– Вам нельзя!

Сима с силой отпихнула его:

– Да иди ты!

Она первой забежала в комнату. Ничего она не видела, кроме него… Виктор лежал, раскинув руки, его невидящие глаза смотрели в потолок.

– Витя, Витенька!

Алиса и Штырь забились в угол у окна.

– Стоять, руки за голову, не двигаться! – кричали милиционеры.

Они надели им наручники и увели из комнаты. Только этого Сима не заметила. Она опустилась к телу мужа.

– Витя… Витенька мой… Витя! – звала она его. Но он молчал и не шевелился. И глаза были также неподвижны.

Сима заревела раненым зверем:

– Витя, убили Витеньку!

– Скорую бы надо! – сказал оставшийся тут милиционер.

Сима закрыла собой тело Виктора:

– Нет! Не отдам!

Когда она пришла в себя, прошептала:

– Не надо скорую. Мертвый мой Витенька. Убили Витеньку. Из-за меня погиб муж мой. Защитить хотел…

В кухне сидели Красин и Полина Сергеевна. У обоих были мрачные, скорбные лица.

– Никуда ей не надо ехать. Ее сейчас лечить надо. Она ведь даже не плачет, а это страшно, – переживал Красин.

– Конечно, пусть живет у меня.

– В санаторий ее хороший отправлю под Москвой, Ваньку тоже, да и Виктора надо тут хоронить. Я договорюсь.

В кухню вошла Серафима. Лицо у нее было каменное.

– Спасибо, профессор. Только лежать он будет в той земле, на которой родился и которую пахал. Так я решила, и точка.

Красин и Полина посмотрели на Симу. Было что-то магически-сильное в ее застывшем от горя лице.

– Так я решила, так и будет!

Окаменевшая Сима сидела под большим портретом Виктора в траурной раме. Мария Ивановна умоляла ее:

– Сима, милая, поплачь ты, поплачь. Легче же станет! Сима, не губи себя, плачь, Сима, плачь. В слезах стыда нет! Сима!

Сама Мария Ивановна слез сдержать не могла.

– Видишь, я-то сдержаться не могу, не могу, Сима! – Она рыдала, а Сима продолжала молчать. – Господи, за что, за что тебе-то столько мук, Симка, за что? Поплачь, милая, поплачь!

Сима молчала. Архитектор заглянул в комнату:

– Маш, там эта пришла. Рвется в дом.

– Кто?

Архитектор не успел ответить. Ира Долгова оттолкнула его, ворвалась в комнату, пьяная, растрепанная. Сима встала и молча посмотрела на нее.

– Ты… Ты его убила, в Москву уволокла. Ты жизнь его съела! Ты…

Сима сказала тихо и спокойно:

– Не ори – в доме покойник. Иди, попрощайся с ним, он в той комнате!

– Пойдемте! – Архитектор увел рыдающую Иру.

Сима сидела с детьми под портретом, а в другой комнате истошно голосила и убивалась Ирочка. Так убивается и причитает, обливаясь слезами, всякая деревенская баба на похоронах.

Две соседки-сплетницы встретились у Симиного дома.

– Вот ведь какая – мужа-то полюбовницу пустила проститься.

– А чего теперь делить? Нет парня.

– Как Симка детишек-то потянет?

– Господи, да как тянула прежде, так и потянет. Не это самое страшное. Как она без него, без Виктора своего жить-то станет? И станет ли!

В этой комнате свадьбу их играли, в этой же и поминали. Витю хоронили из старого родительского дома. За столом поминальным сидела безмолвная Сима. Сын и дочка рядом с ней.

Плакала в голос, не могла уняться Ирочка. Мать толкнула ее в бок:

– Да уймись ты, Ирка, уймись! Перед людьми стыдно, что ты ревешь громче жены. Не поможешь слезами горю. Да поутихни ты!

Мария Ивановна, сидевшая рядом, остановила мать:

– Не трогайте ее. Пусть выплачется. И по своей любви несбывшейся, и по своей жизни непутевой.

Пожилой механизатор дядя Петя, что был когда-то бригадиром у Виктора, встал, откашлявшись, поднял стопку:

– Земля тебе пухом, Витюшка. Любили мы тебя, потому как ты без злобы человек был, не таил зла ни на кого. Не предательствовал, не подличал… Похоронили тебя рядом с другом Андрюшкой. Тот на войне пал. Ты в мирное время погиб. Оба от руки бандитской. Мало мужиков у нас на селе осталось, одни бабы за столом сидят. Сын твой, Ванечка, мал еще – тринадцать годков. У тети Насти внуку десять, у Маринки сынку пятнадцатый пошел… На них одна надежда. Может, они вытащат нашу жизнь. И будет она такой, про которую мы все только мечтали всегда, да дальше мечты дело не доходило. Спи спокойно, Витенька, любили тебя мы все!

Он опрокинул рюмку до дна. И за ним все остальные. Кто-то из женщин платочком утирал слезы. Ира рыдала опять во весь голос. А Сима ни одной слезы так и не проронила.

Расходясь после поминального стола, каждый подходил к Симе, Ване и Валечке, обнимал их, слова участливые говорил. Ира – последняя. Стояли они вплотную друг к другу. Смотрели друг на друга. Сима вдруг произнесла первая:

– В дом вернись. Поговорить надо!

Ира молча пошла за ней.

Кровать здесь убрана, комната полупустая. Та самая комната, в которой много лет назад увидела она их с Виктором в кровати…

Сима села на стул. Ира стоять осталась.

– Некуда тебе ехать, Ира! Не сложилось у тебя в городе. Оставайся с нами. Я тебя дурным словом никогда не помяну. Оставайся.

– Нет. Я и сама уеду, и дочку заберу. Ты вон сына расти, а я Валюшку.

– Да как же ты ее вырастишь, Ира? Ты ж вон мимо рюмки равнодушно не ходишь! Как я тебе дочь отдам?

– Так и отдашь. Не родная она тебе, а мне родная! – закричала Ира.

– Нет. Это Витина кровь. Моя, значит!

– Витина? Да это я ему наплела! Хотела, чтоб бросил тебя, чтоб женился на мне. Ничего Витиного в ней нет, поняла? Моя она и только моя, все ей скажу! И заберу, заберу, заберу у тебя, слышала? – истерично вопила Ира…

Вот она что задумала!

– Нет. Валечка – она Зорина. – Сима стояла на своем.

Ира с кулаками кинулась на Симу.

– Моя дочь! Моя! Ты, гадина, все забрала у меня, все, все. – Она била Симу, но та не отвечала.

Забежали в комнату Мария Ивановна и Василий Аркадьевич, с силой выволоки Иру, из Симиного дома.

– Что ей надо, этой дуре? – спросила учительница у Серафимы, вернувшись к ней.

– Известно что. Валюшку.

Мария Ивановна страшно ахнула…

Мать тащила истеричную, пьяную Иру домой.

– Я все скажу ей, все. Кто мамка ей родная, скажу! И поглядим тогда! – орала Ирка.