Целитель Кларенс, не стесняясь, рассказывает, что коллега Тернер ему рассказала о снятии проклятия, и о том, что мисс Миллс предлагала заменять магию крови ритуалистикой, и он попробовал, и получалось очень неплохо, процент повторных обращений пациентов за помощью снизился втрое — один минус, специалист в данной сфере у нас сейчас один, и новых не предвидится, так что приходилось анамнезы в изолятор отправлять. Да, делился впечатлениями с коллегами, и не скрывает. Что коллеги? А ничего — мисс Миллс для половины страны расчеты делала, вот и всё, что коллеги говорят!

И адвокат не упустил случая вступить:

— Этот закон был отменен! Вчера премьер-министр подписал указ о возвращении нормативов к уровню, принятому в 1937-году! И вообще, моя подзащитная даже из заключения спасала жизни! А вы ее в чем-то обвиняете!

Зал возмущенно шумит, газетчики волнуются в своем углу, и судья стучит молотком по столу:

— Тишина в зале!

Новые выступающие, и снова шум, но мне нет до этого дела, потому что я смотрю на Лизу, и пытаюсь поймать ее взгляд, но она так и сидит, безучастным зверьком, мечтающим только спрятаться в свою норку, а в зале кто-то тем временем вещает голосом Дафны Кован:

— Я предоставляла следствию результаты своей проверки, но могу и на словах повторить: очень законопослушная девушка. Неудивительно, что вынужденное нарушение закона и повторное заключение стало для нее таким стрессом…

И на прокурорский вопрос, уверена ли инспектор, что мисс Миллс не нарушала правил условного освобождения, Дафна Кован зашлась возмущением:

— Если вы желаете поставить под вопрос мою компетентность, будьте добры сделать это в установленном законом порядке!

В зале снова поднялся шум, и разгневанный судья угрожает выставить всех из зала суда… Я воспринимал это кусками, урывками, потому что Лиза так и не поднимает головы. И я смотрю-смотрю-смотрю на нее, пытаясь мысленно докричаться: всё будет хорошо! Всё будет хорошо, слышишь?! Я не дам тебя в обиду!

Но она не слышит меня. Слишком углубилась в свои мысли — и могу спорить, веселого там мало… И слова «суд удаляется на совещание» я цепляю только краем сознания. Потому что моя темная поднимает на меня взгляд. И мир вокруг перестает существовать.

Лиза

Взгляд Мэтта я чувствовала щекой как ожог. Я не хотела на него отвечать. Я не хотела на него смотреть. Я не хотела, чтобы он видел, насколько… Насколько он мне дорог. Зачем? Зачем засаживать в него новые крючки, которые ему придется болезненно из себя выдирать после моей смерти? Зачем показывать ему, насколько я его люблю, если это лишь усугубит его чувство вины потом? Когда он, давая показания, назвал меня своей невестой — я чуть не захлебнулась сразу от боли и счастья. Чуть не застонала вслух — ну заче-е-ем?! Зачем ты всё усугубляешь?! И я смотрела в пол, и серый день наседал на меня со всех сторон, и я изо всех сил старалась отрешиться от происходящего, утонуть в этой серости…

И вдруг случайно, неосторожно подняла глаза — и поймала его взгляд. Ощущение было такое, будто тот самый треклятый крючок, от которого я старалась уберечь Тернера, воткнулся в саму меня. Глубоко-глубоко, в самое сердце — и выдернул его тела. И теперь это глупое сердце висит, обнаженное, трепещущее, живое, над головами людей, сидящих в зале суда, и вот-вот глупое, сорвется, упадет, покатится…Но не срывалось. Не падало. И я смотрела на Мэтта, не отводя глаз, когда внутри меня все корчилось от боли и орало от бессильной злости: ну зачем, зачем, господи, ты дал мне это только сейчас?! Зачем дал — и сразу забираешь?! Мне же больно, больно, больно! Я еще живая, ты слышишь?! Я не хочу умирать! Я не хочу оставлять его и уходить!

И билось в ушах, гудело набатом: ты сама виновата! Ты все это заслужила!

Да, виновата. Да, заслужила! Но за что его-то, господи?!

И когда новое «всем встать, суд идет!» подняло на ноги зал, я встала вместе со всеми, зная, что это — последние мгновения, что мне остались. Потому что больше я этого ненормального, чокнутого, ненаглядного носорога не увижу…

И я пила его взглядом, стараясь напиться впрок, на весь коротенький остаток своей жизни, чтобы, когда придет мой час, утешать себя хотя бы тем, что Он. У меня. Был!

— …постановил признать подсудимых Лизу Миллс и Камиллу Тренер невиновными в совершении преступлений, предусмотренных статьей 204 уголовного кодекса, и освободить из-под стражи в зале суда!

Бог его знает, что там дальше было. Я не видела. Я грохнулась в обморок.

Десять лет спустя

Мы самозабвенно целовались, спрятавшись в одной неприметной больничной кладовке — бесстыдно и безоглядно, тискались, как два подростка. Упавшая на Мэтта швабра и большая коробка с каким-то чистящим средством на этот процесс никак не повлияли. Я плавилась в его руках, отчаянно цеплялась за широкие плечи, и думать не думала о том, что я, вообще-то, на работе. И, вроде бы, взрослая ответственная женщина. И меня там, возможно, уже потеряли.

— Целитель Лиза Тернер! Целитель Лиза Тернер! Простите, вы не видели целителя Тернер? — голос Энн Свенсон, молоденькой аспирантки госпиталя Святого Петра, донесшийся из коридора, подтвердил мои опасения.

Я дернулась, попыталась отвести жадные и забравшиеся куда-то совсем уж не туда руки (на самом деле, очень даже «туда», но время, но место! Пациенты, опять же…) и пресечь непотребство — обязанности звали. Обязанностям было плевать, что мой муж вернулся из длительной (целых пять дней!) командировки, что мы, вообще-то, соскучились. На все им было плевать, этим обязанностям.

Энн Свенсон, расспрашивая всех встречных, не видели ли они неуловимого целителя Тернер, убежала куда-то по коридору. Мэтт мои трепыхания проигнорировал и вместо того, чтобы отпустить меня работать работу, вовсе даже наоборот, навалился всем телом.

Ну, носорог, что возьмешь! Мое тело, в свою очередь, отреагировало с энтузиазмом: грудь заныла, внизу живота сделалось жарко и томно…

— Так, — я взяла себя в руки и волевым усилием отстранила мужа от себя. Не сильно. Насколько смогла. Все равно старательная Энн сейчас не найдет меня в ординаторской и побежит обратно, а у нас пациента в четвертом боксе готовились в кокон погружать…

— Ты придешь сегодня домой пораньше? — шепнул на ухо Мэтт, осторожно гладя меня по спине. И периодически сползая ниже.

Я сглотнула и попыталась собрать в кучу расползающиеся мысли: так, ну у нас сегодня показательное снятие проклятие для студентов, потом здесь же, в больнице нам выделят помещение для коллоквиума, и это вот никак не отменить, потому что непременно нужно по свежим впечатлениям провести, а вот всё остальное вроде бы терпит, и если не случится никаких форс-мажоров, то в университет я сегодня не поеду, отчетность до завтра подождет. А вот дети не подождут, дети нас с отцом вообще редко видят, а чтобы прям сразу вместе обоих — это у них вообще праздник почти как Рождество!