Представители Ассоциации заулыбались в ответ, а Дуглас сказал: «Очень приятно». Однако определить, кто среди четверых девушка и у кого какая кепка, было не так легко.

Машина выскочила из ворот порта и помчалась по узкому мосту. Это произошло так неожиданно, что гости невольно вскрикнули — после простора посадочного поля все как будто провалилось вниз и осталась только полоса дороги, ведущая к хаотически вздымающимся к небу небоскребам Грандвиллиджа.

— Уау! Какая натура! — воскликнул один из сотрудников Хофмана, находившийся справа от Берта Джуниора. — А почему все такое красное?

— Сними очки, дура, — посоветовал парень с другой стороны, и Джуниор понял, что справа от него — девушка.

К его удивлению, Лу не обиделась и действительно сняла очки, а затем и кепку.

Ее голова оказалась голой, как бильярдный шар, и Берт решил, что для людей творческих такое отношение к собственной внешности является нормой.

— Мне здесь определенно нравится! — громко произнес Хофман, очарованный видами уходящих к горизонту болот и лиманов. — Я даже вижу отдельные кадры будущего фильма. Взрыв, вверх летит грязь, водоросли и дохлая рыба.

— Рыбы здесь нет, сэр, — бесцветным голосом обронил шофер.

— Да? А что же есть?

— Здесь много тритонов, — сообщил Джуниор.

— Ни разу не видел тритонов. Это такие саламандры?

— Скорее, они похожи на ящериц, — вступил в разговор Сэм Дуглас.

— Ага, — кивнул мистер Хофман, а потом спросил: — А ящерицы — это такие змеи?

— Это такие лягушки, — съязвил парень, обозвавший Лу дурой.

Машина въехала в город, изобилующий подвесными мостами, развязками и устремленными вверх конструкциями, которые поддерживали целые ярусы дорог.

— О, ну просто какой-то пирог с гвоздями! — восторженно вскричал Хофман. — А нельзя ли все это взорвать? — спросил он совершенно серьезно.

— Навряд ли, — проскрипел Менакес, — муниципалитет города будет против.

— Жаль, — вздохнул Хофман. — Обрушение этих грандиозных конструкций прямо в болото смотрелось бы очень эффектно.

Шофер покосился на ненормального гостя и свернул на очередной ярус. Взорам гостей открылась картина внутреннего городского залива, устроенного из отфильтрованной болотной воды. В некоторых местах берега залива имели отчетливые песчаные полосы, и создавалось впечатление, что это настоящая твердь.

— Так здесь все же есть земля? — спросил Хофман.

— Нет, эти частные песчаные пляжи насыпаны на металлические платформы. А твердая земля здесь далеко — сваи уходят на глубину более ста метров, — пояснил Джуниор.

— Ненавижу сырость, — произнесла Лу. — Там, где сырость, полно кусачих мошек.

— Это все, что ты можешь сказать? — спросил Хофман. — Что скажут другие гении? Фри, Дорди, сегодня вечером у меня уже должны быть первые наметки сценария.

— Будут, босс, — кивнул Дорди.

— Я так понимаю, мистер Хофман, что вам у нас нравится? — добрейшим и милейшим голосом уточнил главный инспектор.

— Да, пока мне все нравится: и все эти железки, и водоросли, и этот запах — решительно все, — активно жестикулируя, ответил Хофман. — Это не пустыня, где при малейшем ветерке песок набивается в глаза. Это не льды, где, присев, можно отморозить себе задницу. Это что-то другое. Думаю, мы будем снимать здесь, тем более что Верховный инспектор торопит меня. Не далее как неделю назад он снова спрашивал, не нашел ли я подходящей натуры…

— Вы говорили с самим Верховным? — благоговея от ужаса, подал голос Менакес.

— А что же здесь удивительного? Мне приходится общаться с ним очень часто. Иногда, пожалуй, даже слишком часто — старик бывает занудлив и выносить его нелегко.

Между тем автомобиль уже ехал по центральной части города, ничем не отличающейся от центральных районов многих городов.

— Здесь все похоже на Яву, — сообщила Лу.

— А это где? — поинтересовался Джуниор, чтобы завести разговор, но Лу никак не отреагировала на его вопрос.

— Не спрашивайте ее, мистер, — посоветовал Дорди, — она вам ничего не скажет. Она совершенно глухая.

— Ненавижу я эту Яву, — продолжала Лу. — Ненавижу Яву и ненавижу Дорди. Все время врет и врет. Я не глухая.

— Ты не глухая — ты тормоз, — сказал Дорди.

— Не просто тормоз, — добавил Найк, зевая, — а «мисс экстренное торможение». Курить хочется. У тебя курить есть? — спросил он у Лутса Болеро.

— Нет, я не курю, — покачал головой Луге и зачем-то добавил: — Мне врачи не разрешают.

— А вот и ваша гостиница! — объявил Сэм Дуглас, искренне радуясь, что скоро расстанется с гостями до следующего дня.

Автомобиль свернул с оживленной магистрали и остановился у подъезда.

Гости, а вслед за ними и хозяева вышли из лимузина.

— Эй, а чемоданы-то нам привезут? — забеспокоился Дорди. — У меня там полфунта «травки».

— Чемоданы уже здесь, господа! — громко, как в театре, объявил бородатый швейцар. — В номерах 1102, 1103 и 1105.

— Это кто, Санта-Клаус? — удивленно спросила Лу.

Гости в сопровождении швейцара и главного инспектора вошли в вестибюль, а оставшиеся у машины облегченно вздохнули.

— И эти люди служат в аппарате Верховного? — задал вопрос Менакес.

— Едва ли, — покачал головок Джуниор. — Скорее всего, это привлеченные специалисты.

Они подождали Дугласа, и вскоре он появился, тяжело передвигая ноги и сутулясь. Было видно, что общение с важными гостями утомило главного инспектора.

— Все, поехали, — сказал он и с видимым облегчением уселся в машину. После него, соблюдая субординацию, расселись и остальные.

— Завтра я должен с ними завтракать, — сообщил Сэм. — Мне нужен напарник — один из вас.

Менакес и Болеро опустили глаза, а Джуниор, напротив, улыбнулся и предложил свою помощь:

— Я готов, сэр, пойти с вами.

— Спасибо, Берт. Мне как раз нужен такой, как вы, я имею в виду покрепче и помоложе. А то эти переростки для меня совсем непонятны. — Дуглас покачал головой и, обращаясь к водителю, добавил: — Давай на службу, Марк.

Некоторое время все ехали молча, затем Менакес не выдержал и задал мучивший его вопрос: — Но это же хулиганы какие-то, неужели они столько значат для нашего бюро?

— Значат, Менакес, — кивнул Дуглас. — И значат очень много. Я сам понял это совсем недавно.

В гостях у деда Эрнандо все дни Люции тянулись бесконечно долго и однообразно.

Она вставала с постели когда угодно, ела все, что хотела, и предавалась безделью, поскольку ее учителя остались в городе.