– Они такие, какими и должны быть маленькие гурцоры, – пожал плечами Аматис.

– Это гурцоры? – изумился Влад. – Совсем не похожи на взрослых.

– Они были бы похожи на взрослых, – усмехнулся Аматис, – если бы их предки не изуродовали сами себя. Раньше у гурцоров и кожа была светлая, и вообще… сказать по правде, это был довольно красивый народ. Хоть и необычный. Правда, это было задолго до моего рождения.

К ним подошла немолодая женщина, закутанная в серый платок. Смущенно поклонилась, прижимая руки к груди. Влад заметил, что из-под платка выпирает бугор опухоли.

– Вы меня звали, редре? – Она, похоже, боялась Аматиса, как и всей нежданной компании.

– Здравствуй, работница, – поклонился в ответ Аматис. – Твой мальчишка вчера здорово помог нам. И вам всем – тоже. Мы ему кое-что обещали…

Он протянул женщине мешочек из серой ткани. Она опасливо оглянулась, не решаясь взять награду.

– Не бойся, – сказал Аматис. – Это деньги Академии. Пригодятся тебе и твоим детям.

– Так вы увозите Сночеза? – спросила она.

– Увозим, – развел руками Аматис.

– А как же мы? Как наши огороды, как наши дома? И как лечить детей?

– Это ненадолго. Найдете нового знахаря, в городе полно свободных темных. – Аматис вздохнул, глядя в сторону. – А лечиться… лечиться больше не нужно. – Он положил руку на плечо мальчишке. – Это пройдет само собой, правда, не очень скоро.

– Так это делал Сночез? – Женщина испуганно приложила руки к лицу.

– А вы не догадывались?

– Может, и догадывались, только если у нас о таком вслух скажешь… – она замолчала, с горечью глядя в пустоту.

– Я понимаю. – Аматис ободряюще улыбнулся. – Вам не нужно бояться.

Вскоре появился прокуратор. Перед тем, как объявить деревне об аресте знахаря, он подошел к Аматису.

– Спасибо за бдительность, магистр, – проговорил он. Чувствовалось, что слова благодарности даются ему с трудом. – Мы вынуждены судить Сночеза в трибунале префектуры.

– Нет, у меня совсем другие планы, – насмешливо покачал головой Аматис. – Я собираюсь забрать арестованного с собой и подвергнуть допросам в более высоких инстанциях.

Прокуратор пожал плечами. Он прекрасно понимал, что расследование в «высоких инстанциях» – это, скорее всего, подкоп под всех темных, но возразить ничем не мог.

– Как вам угодно, магистр. – Он чуть поклонился. – Мы доставим вас и его в столицу провинции и обеспечим надежный конвой. Ну, а дальше – занимайтесь им сами, сколько хотите.

Лишь оказавшись на корабле, Петрович заметил, что может более или менее сносно разговаривать с остальными. И только значительно позже он понял, что это как-то связано с дикой операцией, которой его подверг молчаливый энеец.

Вначале казалось, что операция делалась с целью охраны пленников. Энеец жестами и звуками объяснил нечто такое, из чего Петрович сделал вывод: его голова разлетится на части, если он только попытается бежать. Так это или не так – проверять желания не было.

Погрузка шла в полной темноте. Впрочем, то, что пленников привели на корабль, понять было легко: пол качался, стены скрипели, и еще – воняло водорослями.

В узком железном трюме, как только туда свалили толпу невольников, сразу завязалась тихая, но упорная борьба за места рядом с окошками. Почему – это Петрович понял через несколько дней плавания, когда воздух в трюме превратился в тухлый кисель. Высунуть нос в крошечное окошко и вдохнуть несколько раз теперь было верхом блаженства. Возле окошек постоянно происходило вращение и перетекание тел – одни стремились к воздуху, оттесняя других.

Среди пленников было довольно много людей, но еще больше – хлипких грустных энейцев, большеглазых, с морщинистой стариковской кожей. Имелась парочка вурдов, которые вели себя на удивление тихо. И, конечно, вездесущие «слоники» – усоды.

Не было только гурцоров. Вернее, были, но не в трюме. Гурцоры командовали этим плаванием.

Никаких землячеств в трюме не образовалось, все держались сами по себе. Петрович не понимал, почему все так разобщены. Неужели никто не знает, что вместе проще преодолевать трудности. А трудности будут, и немалые – в этом он не сомневался.

Петрович еще в первый день подошел к какому-то человеку, выбрав того, кто был поприличнее одет, и попытался заговорить:

– Слышь, парень, я гляжу, ты нормальный человек, может, скажешь, куда нас везут, а?

«Нормальный человек» сжал ему горло двумя пальцами, прохрипел в лицо что-то зверское и оттолкнул от себя, напугав до смерти. С этой минуты Петрович остерегался наводить контакты с незнакомцами. Единственное, что он твердо понял, – все здесь были не гражданами. А значит, каждый представлял из себя не более, чем пустое место.

Плавание оказалось долгим. Сначала держаться было достаточно просто: места в трюме хватало, чтобы вытянуться во весь рост и спокойно коротать дни. Каждое утро через люк пленникам вываливали несколько корзин подгнивших овощей – достаточно, чтобы не испытывать голод.

На четвертый день стало душновато…

Оказавшись возле окошка, Петрович заметил, что вместо прежней свежести снаружи врываются волны теплого сухого воздуха. Похоже, корабль вошел в какие-то тропические широты. В крошечное окно был виден только клочок прозрачно-голубого неба.

С этого дня жизнь в трюме стала превращаться в пытку. С каждым днем и каждым часом жара только росла. Она чуть отпускала к ночи, чтобы утром навалиться с новой силой.

Спрятаться от жары было некуда. Обмахиваться – означало всего лишь гонять туда-сюда горячий воздух. Утром, когда наверху открывался люк и в трюм сыпалась ежедневная порция корма, все расхватывали толстые сочные листья, похожие на ростки столетника. Петрович не сразу сообразил, что листья – это замена питью, и в первый жаркий день ему пришлось мучиться жаждой.

На жару накладывался тяжелый запах, который шел, как показалось Петровичу, от усодов. Они понуро сидели вдоль стен, вяло шевеля хоботками и иногда стряхивая с ушей набежавшие капли пота.

Легче всех душное пекло переносили вурды. Казалось, им было все равно. Они лежали совершенно неподвижно, как мертвые, не мигая своими черепашьими глазами. Оживлялись только при утренней кормежке, чтобы снова впасть в неподвижность на целые сутки.

Петровичу было несладко, но он старался не раскисать. Он внушал себе, что все будет хорошо, что его организм крепкий и не так уж здесь жарко.

На самом деле с каждым днем становилось все хуже. Дни напролет Петрович проводил, ворочаясь с боку на бок и вытирая рубашкой пот. Иногда он забывался, и ему представлялись какие-то океанские пляжи, тень под пальмами, прохладный кокосовый сок – всякая экзотическая ерунда, которой он вживую и не видел никогда. Смыслом жизни стало ожидание вечера, когда жара чуть-чуть отступала.