важнейшую функцию – создал площадку для политических дискуссий и продемонстрировал, что люди с самыми разными политическими убеждениями способны вести диалог за одним столом[168]. Иными словами, сам факт возможности публичных дискуссий в России нуждался в доказательстве, и таким доказательством и стали (или не стали, с точки зрения некоторых) выборы в Координационный совет и его дальнейшая деятельность. Понятно, что сама по себе такая постановка вопроса многое говорит о ситуации – трудно представить, чтобы кому-то пришло в голову доказывать факт возможности публичных политических дискуссий, скажем, в Великобритании с ее многовековой традицией парламентских дебатов. Исторические экскурсы[169] также подтверждают этот неутешительный диагноз: культура политических дискуссий в России фактически не имеет институциональной поддержки и не является частью повседневной практики.

Важной составляющей этой неразвитости публичной сферы, как показывают в том числе и исследования, собранные в настоящем издании, является несформированность того, что можно было бы назвать языком публичного общения – средством для коммуникации людей при решении ими вопросов, выходящих за пределы частных дел и личных отношений[170]. Дихотомия официального («советского») и повседневного, бытового языка[171] не оставляет места для «средней» сферы публичного взаимодействия. Как показало исследование понятий общественного и публичного в российском обществе [Федорова 2011], в нашей речевой практике постоянно присутствует «общественное», но как опустошенная оболочка, десемантизированный звуковой комплекс, не вызывающий отклика и не предполагающий каких-то совместных действий. Официальный язык, мало изменившийся по сравнению с советскими временами, с его шаблонными формулами и замысловатым синтаксисом, пресловутый langue de bois [Серио 1993, 2002] – это не средство коммуникации, а ритуальный инструмент, лишенный, с точки зрения рядового носителя языка, какого-либо содержания. Основная сфера повседневного общения современного человека – «компания друзей», и взаимодействие в ней осуществляется при помощи субкода дружеского общения. В ситуации же необходимости совместного публичного действия остро проявляется нехватка реального коммуникативного средства, позволяющего вести дискуссию между значительным числом не связанных личными отношениями людей [Гладарев 2011]. Таким образом, ситуация кажется тупиковой: неумение вести дискуссию и пренебрежение формальными процедурами, характерными, в частности, для англосаксонской культуры (см., например: [Robert 2011]), не позволяют успешно выстраивать коммуникацию в публичной сфере, а отсутствие опыта эффективных публичных действий ведет к еще большему разочарованию граждан в публичной политике.

Однако, как показывает изучение экстремальных случаев языковых контактов, отсутствие общего языка вовсе не обязательно означает отсутствие коммуникации – взаимопонимание может достигаться самыми различными средствами, в том числе и невербальными. Более того, при наличии регулярных контактов возможно возникновение нового языка, использующего в качестве строительного материала элементы контактирующих языков. Разумеется, для данного случая это метафора, однако она заставляет задуматься, как же на самом деле происходит коммуникация в публичной сфере и можно ли и здесь наблюдать рождение новой коммуникативной системы. Безусловно, какой бы скромной ни была российская публичная жизнь в сравнении с европейской или американской, она все же существует, и носители русского языка вынуждены разговаривать и договариваться, в том числе и публично, решая те или иные вопросы. Поэтому крайне соблазнительной для лингвиста представляется возможность проанализировать реальные данные, отражающие коммуникацию в публичной сфере, поскольку именно здесь можно наблюдать, как в новых условиях функционируют элементы прежних коммуникативных систем (официального и приватного языков). Широкое проникновение техник видеофиксации и доступность самых различных материалов существенно упрощают задачу, а отмечаемая практически всеми наблюдателями активизация общественной жизни в последние годы [Волков 2012; Громов 2012] позволяет, как хочется надеяться, зафиксировать процесс становления современного публичного языка. Конечно, данная работа не претендует на столь всеохватную задачу, скорее она позволяет проиллюстрировать некоторые возможности и перспективы такого анализа. Для этого удобно рассмотреть два резко контрастных случая, что я и попыталась сделать.

Материалом для анализа послужили размещенные на интернет-сайте радиостанции «Эхо Москвы» видеозаписи двух организационных собраний, посвященных подготовке массовых мероприятий[172]. Первое – заседание оргкомитета «Мирного шествия за честные выборы. 4 февраля», состоявшееся 31 января 2012 года в 12.00[173]. Второе – заседание оргкомитета митинга «За Путина», проходившее 1 февраля 2012 года в 19.00[174]. Понятно, что эти два мероприятия противоположны по своей идеологической направленности, однако в данном случае идеологическая составляющая интересует нас лишь в той мере, в какой она влияет на организацию дискурсивного процесса. В то же время по целому ряду параметров оба анализируемых случая совпадают, что позволяет наиболее наглядно выявить расхождения между ними в способе организации дискурса. В обоих случаях мы имеем дело с одним и тем же коммуникативным жанром («собрание», коллективное обсуждение) в одной и той же форме – круглого стола (все участники сидят вокруг общего стола и имеют возможность высказываться); целью в обоих случаях является подготовка некоторого массового публичного события; при этом как публичное декларируется не только само мероприятие, но и процесс подготовки к нему: осуществляется видеосъемка и интернет-трансляция, видеозаписи размещаются на популярном интернет-сайте и могут комментироваться зарегистрированными пользователями. Отмечу, что эти комментарии сами по себе могут служить отдельным объектом для анализа, поскольку позволяют понять, как происходящее воспринимается широкой аудиторией, оценить производимый им эффект[175]. Таким образом, оба речевых события совершаются в режиме публичности, и изначально предполагается, что они доступны любому заинтересованному наблюдателю.

В то же время степень публичности у двух анализируемых заседаний оказывается принципиально различной. Прежде всего, это проявляется в том, что в первом случае (заседание оргкомитета «Мирного шествия за честные выборы») к видеозаписи прилагается список участников заседания в следующем виде:

В заседании принимали участие: Дмитрий Быков, Олег Кашин, Татьяна Лазарева, Елена Лукьянова, Алексей Навальный, Борис Немцов, Сергей Пархоменко, Ольга Романова, Владимир Рыжков, Анастасия Удальцова, Григорий Чхартишвили (Борис Акунин), Сергей Митрохин, Сергей Удальцов, Леонид Парфенов, Геннадий Гудков, Евгения Чирикова, Гарри Каспаров, Юрий Сапрыкин.

Ил. 1. Заседание оргкомитета «Мирного шествия за честные выборы». http://echo.msk.ru/

Ил. 2. Заседание оргкомитета митинга «За Путина». http://echo.msk.ru/

Простое перечисление имен, без указания каких-либо регалий и определенного порядка, подчеркивает, с одной стороны, равноправие участников заседания, а с другой – тот факт, что абсолютное большинство этих участников не нуждаются в дополнительном представлении, поскольку и так являются людьми публичными и узнаваемыми.

Во втором случае (заседание оргкомитета митинга «За Путина») список участников не прилагается, а большая часть людей, принимающих участие в заседании, не известна широкой публике. Более того, как будет показано ниже, они всячески подчеркивают свою роль как представителей тех или иных организаций, то есть здесь мы имеем дело не столько с отдельными личностями, сколько с метонимическими фигурами, отсылающими к организациям, которые они представляют. Один