вдруг, повернувшись к двери, кинулась вон из горницы. Федька бросился ей наперерез, но она, встретив его у дверей, с такой силой отшвырнула от себя, что тот отлетел к столу, повалил несколько стульев и, не удержав равновесия, упал на пол.

Тося тем временем выскочила из горницы и, метнувшись по полутемной кухне, схватила стоявший за печкой толстый деревянный брус. Когда она подбегала с этим брусом к дверям горницы, оттуда к ней снова кинулся Федька. Но она с кошачьим проворством захлопнула двустворчатую дверь горницы так, что тот, разлетевшись, ударился об нее головой и, пока потирал ушибленное место, брус, сухо ляскнув, лег в две крепкие стальные скобы со стороны кухни. Федька с Домной оказались запертыми.

Обессилев, Тося, чувствуя ужасное головокружение, измученно опустилась на пол и потеряла сознание.

Очнулась она от страшного грохота, сотрясавшего весь дом. Федька ломился в дверь. Не помня себя от страха, не понимая, как это она, такая робкая и несмелая, могла все сделать, Тося вскочила и, не чуя под собой ног, кинулась вон из дома. Мысль о том, что Федька как только сломает дверь, обязательно направится к Андрею, настолько овладела ею, что она сломя голову побежала к Кузнецовым. Но вспомнив, что на ней одна лишь коротенькая рубашка с разорванным воротом, она взглянула на свои голые ноги и, в ужасе закрыв лицо руками, устремилась к единственному близкому человеку, к которому можно сейчас в таком виде явиться и который сможет помочь задержать Федьку, к Анне Константиновне.

Выслушав бессвязный рассказ Тоси, Геннадий Иосифович быстро оделся, сунул наган в карман, бросил жене:

— Беги скорее, буди Захара с Тарасовым! А я задержу его, не дам вырваться из горницы.

Когда спустя несколько минут запыхавшиеся Захар с Тарасовым вбежали в распахнутые двери ильичевского дома, они застали там насмерть перепуганную Домну да Геннадия, который сконфуженно осматривал ослабнувшие скобы у дверей горницы.

— Глупая девчонка, не могла как следует запереть преступника! — с досадой выругался он в адрес Тоси. — Ушел из-под самого носа!

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Назавтра Степке не пришлось бежать к Захару, как между ними было условлено. Андрей не вернулся ни в этот день, ни в следующий.

Только через три дня исхудавший, осунувшийся приехал он на загнанной лошади вместе с незнакомым мужиком из соседней деревни.

За это время он успел съездить на станцию, поступить там в депо на работу, а сейчас вот вернулся, чтобы приехавшему с ним мужику продать свое хозяйство.

Они обходят двор, осматривают постройки, инвентарь. Только в кузницу не заглядывают.

Мужик покупает хозяйство для сына, которого недавно женил и решил отделить. А сын не кузнец. Кузница ему ни к чему.

Покупатель долго рядится с Андреем, снова обходит двор. Он дает очень маленькую цену за все имущество, но Андрей махает рукой и в конце концов соглашается.

Они садятся в избе за стол. Покупатель достает из кармана бутылку водки. Пьют магарыч. Когда бутылка распита, Андрей лезет в сундук, достает другую, снова наливает стаканы, усмехается:

— Что же мне с кузницей теперь делать? Не с собой же везти.

Захмелевший мужик хлопает ладонью по столу.

— Ладно! Беру и кузницу твою — получай еще четвертную. Только чур уговор: все, что там у тебя построено — все эти верстаки, тисы, наковальни — все выломать, все повыкидывать. Я там хлев оборудую. Корове же ни к чему твои кузнечные принадлежности.

— Эх! — вздыхает Андрей. — Не думал я, что отцовское наследство самому на хлев переделывать придется!

— Что же уезжать, раз жалеешь? — сочувственно говорит мужик. — Оставайся. Я себе другое хозяйство куплю. Теперь многие из села уезжают.

— Оставаться?! — вскричал Андрей. — Чтобы люди пальцем показывали? Барахольщик, мол, Кузнецов, подпевала кулацкий? Нет, не бывало еще того, чтобы Кузнецовы над собой смеяться позволяли. Я себе везде кусок хлеба добуду. Вот они, — потряс он руками, — не продаю ведь, с собой везу. Меня и сейчас в депо ждут не дождутся, кузнец у них заболел.

— Ну, коли так, идем ломать, — говорит мужик вставая. — Покончим все — и с богом.

Они оба направляются в кузницу.

Только тут Степка вспоминает наказ дяди Захара и бежит в сельсовет. Вбежав в полутемное помещение совета, он крикнул:

— Дядя Захар! Андрюша приехал! Кузницу ломать пошли!

— Как это кузницу ломать? — строго прищурил узкие глаза Тарасов, поднимая голову от стола.

Степка смущенно попятился, досадуя на себя, что принял одиноко сидящего за председательским столом Тарасова за Захара. Но отступать было уже поздно. Тарасов впился зрачками в Степкины глаза, спрашивал:

— Как это так: ломать кузницу?

— Продает он хозяйство и кузницу тоже, — несмело объяснил Степка, все еще робея перед Тарасовым.

— Ну и что же?

— Так дядя же тот не кузнец! Ему хлев нужен, а не кузница.

— Ну, хлопец, видно, порядком твой брат задурил. — Тарасов встает из-за стола. — Нет Захара-то. Придется мне пойти.

Быстро шагая к дому Кузнецовых, он не то поучая Степку, не то рассуждая сам с собой, говорит:

— И, видать, дошло у него дело, у брата твоего, до самой последней крайности, если свои же орудия рушит… А я ведь его за сознательного принял. А?.. Даже обрадовался, что своего, мастерового человека встретил… Ведь как-никак, а мастер он знатный, брат-то твой. Не зря Захар с ним так возится.

Из дверей и окон кузницы поднимались столбы пыли, разносился звон, грохот. Лицо Тарасова помрачнело. Он ускорил шаг. Но, подойдя к дверям, убедился, что опоздал. Верстак уже сломан. Тисы выброшены на улицу, наковальня на полу. Новый хозяин откатывает лопатой и стульчак, чтобы тоже выбросить. Андрей принимается ломать горн.

Тарасов, стоя на пороге, старается подавить охвативший его гнев. С самых малых лет, еще с детских игр на фабричной окраине, вместе с мазутом, навечно въевшемся в руки, впитал он в себя суровое уважение рабочего человека к орудиям своего труда — станкам, машинам, инструменту. И сейчас, стоя на пороге этой старой кустарной кузницы, он вспоминает, как много лет назад вернулся с товарищами в почти также вот разоренный за время