находилась нынешняя резиденция доктора, не было пристани, да и приблизиться к берегу из-за рельефа дна крупное судно никак не могло, поэтому обычный путь к нему выглядел так: надо было заранее договориться с капитаном парохода, идущего из Вологды в Великий Устюг (он советовал «Внучат» братьев Варакиных), чтобы тот, замедлив ход напротив развалин монастыря, дал гудок. Тогда доктор на своей лодке подплывал к пароходу и забирал пассажиров с багажом. Поскольку он не мог дежурить в ожидании этого момента постоянно, заранее назначались дни, в которые он будет поджидать гостей: например, все сентябрьские понедельники. Одновременно следовало договориться с капитаном и об обратной дороге, поскольку иначе, не сбросив заранее скорость, он рисковал не заметить лодку с пассажирами.

То самое первое путешествие прошло на редкость удачно: доктор к этому времени привел в порядок еще один домик, стоявший наискось от его собственного, так что гостям было обеспечено некоторое уединение. Неделю Рундальцовы провели, гуляя по окрестностям, играя в стуколку и бридж, собирая малину и наслаждаясь тишиной и спокойствием долгих августовских дней. Возвращались они, нагруженные несколькими картинами доктора, снятыми с подрамников для удобства транспортировки: в избе некуда уже было деваться от однообразных холстов с рекой, лошадью и человечком, а Рундальцовы, унаследовавшие после бегства Веласкеса основной массив его работ, рады были пополнить свою коллекцию новыми образцами.

После этого они плавали туда еще один раз, год спустя, причем по особой просьбе Веласкеса, также поданной через бедную Машу, брали с собой и отца Максима: отчего-то – может быть, чтобы самому избавиться от подозрений в сношении с нечистой силой, – доктору хотелось исповедаться и причаститься. Священник, знакомый ему по Тотьме (тот, который соборовал Елену Михайловну), умер два года назад, а Рундальцовы еще в первый визит много рассказывали ему про своего, в сане сущего, приятеля. Отец Максим с удовольствием составил им компанию – отчасти, вероятно, ведомый пастырским долгом (все-таки нечасто в практике встретишь овцу, настолько отбившуюся от стада), а отчасти – по собственной любознательности и тяге к приключениям. Жертвой последней он чуть не сделался: при высадке дул сильный ветер, река была бурной, так что толстенький отец Максим уже было почти промахнулся мимо лодки, спускаясь прямо в серую воду Сухоны, но доктор рывком вытянул его, так что оба повалились кубарем на дощатое просмоленное дно. За исключением этого маленького происшествия, грозившего, впрочем, большой бедой, все остальное было безупречно – и долго еще Монахов, бывший, вопреки сану, убежденным, хотя и стеснительным чревоугодником, вспоминал приготовленные Машей паштет из налимьей печени с можжевельником и закуску из маслят с маринованными хвощами.

Нынче из-за интересного положения Мамариной они вынуждены были пропустить свой визит, но больше всего их насторожило то, что Маша в этом году в Вологде не появлялась. Клавдия даже ходила на пристань и просила того же самого капитана «Внучат» накануне рейса обратить внимание на то, что происходит рядом с монастырем: вернувшись, тот доложил, что из трубы вился дымок, но ни одной живой души на берегу он не видел. Поэтому решено было, пока не встал лед (а осень в этом году была на удивление теплая), организовать все-таки поездку к доктору: не в виде спасательной экспедиции (Рундальцовы, зная о постоянном потоке пациентов, понимали, что в экстренном случае полностью без помощи он бы не остался), а просто ради связного течения времени. Кроме того, Мамарина, по старой памяти не доверяя никаким другим представителям врачебного сословия, хотела показать ему новорожденную – ну и, раз уж все равно подвернулась оказия, показаться и сама. Сперва, услышав про эти планы, которые излагались мне в присутствии Шамова и в вынужденно скомканном виде, я было обрадовалась, что останусь как минимум на несколько дней наедине со Стейси и кормилицей, – но, услышав с третьей фразы, что их участие в поездке также предполагается, с облегчением восприняла известие, что я приглашена тоже. Какими соображениями руководствовалась Мамарина, бывшая мотором всего предприятия, я не знаю: забавно думать, что просто из симпатии ко мне (я-то к ней, признаться, ничего, кроме досады, не испытывала), но скорее ей просто не хотелось оставлять меня в доме одну – если, конечно, не считать Жанну-повариху. Планам этим грозило помешать мое спонтанное устройство на работу, но Шамов без восторга, хотя и без напряжения дал мне двухнедельную отсрочку. Более того, давно наслышанный о докторе и его житье, он воодушевился было идеей отправиться с нами, надеясь на богатую охоту в тамошних угодьях, – и только мысль о грядущем визите министерского начальства (которое ехало инкогнито со строгой внезапной инспекцией и заранее изволило предупредить о точном дне и часе прибытия, чтобы ни в коем случае не оказался занят лучший номер в «Золотом льве») не позволила ему это сделать.

Следующим утром начались сборы. Пока Лев Львович был в гимназии (где среди прочего должен был договориться о подмене на несколько дней), Клавдия сходила на пристань узнать расписание: оказалось, что пароход «Братья Варакины» (живой символ честолюбия владельцев, назвавших его в свою честь) отходит послезавтра ранним утром. Мамарина, разбуженная по ее собственному распоряжению спозаранку и оттого злая и невыспавшаяся, составляла списки закупок, руководствуясь прежде всего воспоминаниями о прежних нуждах: холсты и краски, папиросные гильзы и соль, лампадное масло и свечи. Потом, вспомнив о прошлогодних сетованиях Маши, добавила в списки семена крученых панычей, клубеньки дряквы и сама спустилась в палисадник нарезать черенки роз. Примыкавший к дому сад достался Рундальцовым от предыдущего владельца, мирно покоившегося уже шестой год на Глинковском кладбище. Забавно, что в своих прогулках по погостам в те недели, пока я оплакивала (впрочем, без неистовства) своего покойного эсера и ожидала встречи со Стейси, я несколько раз проходила мимо его надгробия, запомнив не только удивительно подходившую к месту фамилию (Владимир Александрович Могильда), но прежде всего – прихотливейший цветник, занимавший все десять квадратных аршин места его упокоения. Основу его составляли четыре растущих по краям куста роз, подобных которым я до этого никогда не видела: крупные оранжевые цветки с желтой пестриной. Убедившись, что за мной никто не следит, я, перевесившись через ограду, понюхала один из них: пахли они, впрочем, неубедительно. Как я потом выяснила, нынешний могильный житель, который собственноручно вывел этот сорт, верноподданнически назвав его в честь наследника престола «В. К. Алексей Николаевич», сам приобрел для себя участок на кладбище и сам заранее посадил по углам четыре куста, чтобы к моменту, когда придет его пора, они уже как следует разрослись под его неустанным приглядом. Более того, он