— Здр-равствуйте, дети, — секундой позже прогремело от двери.

С новым учителем Грегор познакомился через два дня, когда пришел на индивидуалку по фортепиано. В полутемном коридоре второго этажа перегорела еще пара лампочек, сменить их никто не удосужился, и поэтому Грегор немного страшился. Он двигался вдоль стены и, ведя по ней ладошкой, думал: отчего это на этаже так подозрительно тихо?

Предпоследняя, нужная ему дверь была не заперта. За ней раздавалось глухое покашливание; из щели между косяком и кромкой двери в коридор падал тусклый лучик света. Пахло душистым табаком и дорогим одеколоном.

— Можно? — робко спросил мальчишка, просунувшись в щель.

В классе, откинувшись на спинку стула и задумчиво прикрыв глаза, сидел человек в черных брюках, вязаном жилете и рубашке с галстуком. На вешалке в углу Грегор заметил серое драповое пальто, кашне и фетровую шляпу.

— Можно, — не открывая глаз, сказал мужчина. В руке его дымилась сигара, пепел он стряхивал в расписанное цветочками блюдце из чайного сервиза, которое стояло на опущенной крышке пианино. — Меня, как ты, наверное, знаешь, зовут Леонард. Для друзей — Леон. Надеюсь, мы станем друзьями, Грегор. Ты ведь Грегор, не так ли?

Мальчик кивнул.

— Скажи, Грегор, — учитель не спешил приступать к занятию, — тебе и впрямь нравится… это всё? — Он сделал неопределенный жест. — Разучивание гамм, пение в хоре, нотная грамота. Классическая музыка, наконец? О да, ты способный. Очень. Но задумывался ли ты над тем, что будешь делать по окончании школы? Ну, допустим, поступишь в училище, а затем в консерваторию. А дальше? Как ты станешь зарабатывать на хлеб насущный? Все места в более или менее приличных оркестрах давно заняты. Ты провинциал, эти ваши Беличи, честно говоря, жуткая дыра. Какой-то промышленный монстр по производству не пойми чего с жалкой инфраструктурой. — Леонард обличающе ткнул сигарой в покрытый желтыми разводами, давно не беленый потолок. — Сколько зарабатывают твои родители? Отец, который горбатится на заводе с утра до ночи, и мать, простая бухгалтерша? Можешь не отвечать. Без денег, а денег этих понадобится чрезвычайно много, сольная карьера тебе заказана, будь ты хоть сам Паганини. Я понятно выражаюсь, Грегор? — Учитель открыл глаза и пристально взглянул на мальчика.

Грегор чуть не утонул в этих холодных, как зимнее море, синих глазах. Ему показалось, что он падает в чудовищную бездну, видит нечто совершенно чуждое человеку. «Иди ко мне, — звало таящееся в темных глубинах нечто. — К нам. Присоединяйся. Стань таким же. Играй по нашим правилам, Грегор. По своим правилам. Меняй и устанавливай их. Грегор! Грегор! Ты будешь великим, величайшим! Равным Богу! Сделай шаг!»

Резкий стук вывел мальчишку из транса: в окно залепили грязным снежком. Грегор очнулся и, едва не вышибив дверь, с воплем вылетел в коридор. Натыкаясь на стены, пронесся к лестнице. Как оказался на улице, как бежал из школы — и не помнил. Зато вредина-вахтерша без промедления нажаловалась директору: мол, гоняются, ироды, друг за другом, чисто кобылы на скачках. Этот вон, Грегор, так дверью грюкнул — аж стекла зазвенели, того гляди побьются.

Жуга встретил лаем, надрывным, тоскливым, и тут же забился в конуру. Странное ощущение нереальности ударило по нервам высоковольтным разрядом, тряхнуло, взбудоражило, будто звонок будильника сквозь сон, и всё стало как прежде. Только тогда Грегор пришел в себя.

— Жуга, — позвал он. — Жугочка.

Собака скулила в будке и выходить не хотела. Грегор почувствовал, что совершенно замерз — куртка была расстегнута, шапку он где-то посеял, ботинки промокли насквозь, а брюки были сырые до самых колен. Накатил, разливаясь по всему телу, озноб; пальцы посинели, дрожали. Мальчик, обхватив себя за плечи, заторопился к крыльцу.

«Домой, быстрее домой. В тепло».

Когда Грегор попытался рассказать матери о жутком учителе, она озабоченно взглянула на него.

— Ты, наверно, слегка утомился. Ляг, отдохни. По-моему, ты не выспался. Ваш новый преподаватель — госпожа Беата. Я точно знаю.

— Ничего не переутомился, — обиделся Грегор. — Еще в среду он занимался с Анжелкой, мы с Олесем и Яном видели его «Фиат» во дворе школы.

— Давай-ка лучше я позвоню директору и всё выясню, — ласково сказала мать.

— Давай, — согласился сын. — Пойду пока к себе.

Мать сняла трубку, коснулась телефонного диска. Звонить не имело смысла — она сама помогла Беате устроиться в музыкальную школу. Но она всё-таки набрала номер.

— Слушаю, — раздался голос директора. И мать Грегора, чувствуя весь идиотизм ситуации, поинтересовалась, не работает ли в школе с недавнего времени некий господин Леонард. Высокий и голубоглазый любитель сигар и итальянских автомобилей.

— Кхм, — откашлялся директор, — к сожалению, нет. Увы. С понедельника мы приняли на место учителя Казимира госпожу Беату. Она ведет занятия по фортепиано. Кхм, да. А почему вы спрашиваете? Кхм, разве не вы хлопотали за госпожу Беату?

— Извините, я, кажется, что-то напутала, — мать опустила трубку, щеки и лоб ее горели от смущения. Но ее больше беспокоило поведение сына, чем то, что подумает директор.

Свистопляска с несуществующим учителем продолжалась. Особенно страшным было то, что взрослые не верили Грегору. Ни мать, ни отец, ни преподаватели. Списывали на утомление, на чрезмерную возбудимость детской психики, плохое питание и нехватку витаминов, да на что угодно. От одногруппников толку не было: поначалу всё, связанное с Леоном, они забывали через день-другой, потом счет пошел на часы и минуты.

Когда в мае начались экзамены, никто не заметил Леонарда, сидящего поодаль от остальных членов комиссии. В зале, пустом и гулком, где проходил «академический концерт», каждый человек бросался в глаза. На Леона не обращали внимания, смотрели мимо, сквозь. Он, закинув ногу на ногу, курил ароматную сигару и, выпуская к потолку затейливые дымные кольца, благожелательно взирал на сцену. Иногда театрально аплодировал, иногда морщился. Кашлял в кулак. Наконец пришел черед Грегора; с трясущимися коленками мальчик выбрел на огромную сцену. в голове, звонкой до одурения, не осталось ни одной связной мысли, тщательно отрепетированный этюд, казалось, напрочь выветрился из памяти. Из полутемного зала донесся смешок.

— Ты всё выучил, Грегор, и готов сыграть по правилам? Молодец. Но готов ли ты их нарушить? Сломай рамки, мальчик. Классическое искусство умерло, и художник нынче творит, опираясь на вкусы толпы. Нет, это не смешно. Это новая реальность, в которой до великого всего лишь шаг. Сделай его, вознесись над толпой!

Грегор взял смычок мерзко дрожащими пальцами и, наскоро отпиликав программу, бросился вон под раскатистый хохот Леонарда. Комиссия, посовещавшись, поставила Грегору высшую оценку. Он не знал, хорошо он сыграл или плохо. И если хорошо, чья в этом заслуга?

Леон часто сталкивался с мальчиком в школьном коридоре, манил пальцем и, отечески взяв за плечо, сулил златые горы, намекая не стремиться к никому не нужному идеалу, а направить редкий дар в иное русло. Мальчишка угрюмо отмалчивался. Леонард переставал улыбаться, глаза его стыли, превращаясь в скованные морозом лужицы, а в голосе, напоминая ужасное нечто из бездонного провала, сквозили отзвуки дробящегося эха.