Знать бы, что и сам сможет — начать жизнь заново. И, что немаловажно, начать свою собственную.

Когда подсохла намокшая из-за забитого желоба стена, Топилин сумел хотя бы отчасти ответить себе на вопрос, чем занимался целыми днями Сережа, когда не фотографировал. На фанере, которой была обшита верхняя комнатенка, отчетливо проступили матовые круги размером с кулак. Кругов было много, они сходились в большой круг, постепенно сгущавшийся к центру. Облезлый теннисный мяч с самого начала лежал на полке рядом со спичками и неработающим фонариком. Сунув под голову подушку, Топилин откинулся поперек кровати, запустил мячом в стену, и мячик послушно к нему вернулся, выбив из фанеры крепкий барабанный звук.

— Отлично. Проблема досуга решена.

— Идешь? — спрашивает он Боба. — Я за дровами.

Решил быть строгим хозяином. Но с Бобом это не очень-то проходит. На всю топилинскую строгость у мордастого кобелька один ответ: сам знаю, как лучше. Лежит себе на крылечке, постукивает по доскам хвостом:

— Вот щас все брошу… А кто хозяйство охранять будет? Пока ты со своими деревяшками? Иди, я как-нибудь один справлюсь.

— Знаешь, собака, вряд ли мы уживемся. Я из-за тебя на диету сел, а ты со мной идти отказываешься. Лентяй блохастый.

— Да иди уж, дровосек.

И Топилин уходит один.

На ближнем краю лесопосадки, среди иссыхающих деревьев, — особенное место. Топилин забрел туда в один из первых дровяных походов. Мусор застилал землю под ногами настолько густо, что местами скрывал ее напрочь. Картина для Любореченска обычная. Но Топилин разглядел подробней и, не в силах оторваться, пошел от ствола к стволу. Вперемешку с пивными жестянками, стекляшками, пакетиками из-под чипсов, сигаретными коробками и окурками у него под ногами морщились раздавленными червячками использованные презервативы. Другие были вдавлены в кору, резиновыми капельками болтались на кустах. Невысокое дупло заполнено слипшимся резиновым клубком. Надорванные квадратики упаковок — как опустевшие скорлупки.

Вряд ли в посадку наведывались с клиентами плечевые, промышлявшие на трассе. Скорей всего, местечко на отшибе недалеко за городом облюбовала неприхотливая любореченская молодежь. Топилин вспомнил, что часто по вечерам замечал габаритные огни среди деревьев: «занято», сигнализировали они.

Долгие годы Топилин грезил о том, как прекрасно было бы встретить — или хотя бы закончить старость — подальше отсюда, в чистенькой провинции у моря — европейской, нетронутой. Никаких понаехавших, ни тех, ни этих. Только он, один-единственный. Любимый местными за трогательный русский акцент и глубокий взгляд с въевшейся вековой усталостью. По утрам сухопарый, седой как лунь Топилин выходил бы выгуливать своего интеллигентного пса, который не сядет гадить иначе как на специально выбранном для этого газончике по дороге к набережной. Это вам не Боб-засранец. Погадит и отойдет культурно в сторонку, посидит, отвернувшись к морю, пока хозяин, напялив специальные целлофановые перчатки, собирает результаты его трудов в специальный целлофановый пакет, чтобы выбросить в ближайшую урну. Спасибо, хозяин. А теперь пойдем с тобой на чистый хрустящий берег, подышим чистым соленым морем, думая каждый о своем и немножко друг о друге.

Мечта об ухоженной европейской старости умерла однажды естественной смертью — от возраста. Топилин вдруг заметил, что ее не стало. Больше не хочет выгуливать интеллигентного пса в направлении чистого моря со специальными перчатками для дерьма в боковом кармане (и запасными на случай форсмажора — во внутреннем). Не хочет, нет. Расхотелось.

Войдя в лесопосадку, он быстро выбирает подходящий поваленный ствол, принимается обламывать ветки. Ветки сбрасывает в кучу. Их он заберет в следующий раз, связав с валежником, который подберет тут же.

На обратном пути выходит на целину — на нейтральную территорию, отделяющую вертолетное поле от дач. Широкая тропа утрамбована лошадиными копытами. Перестук этих копыт будит Топилина по утрам, в начале девятого. Регулярно — в четные будние дни и в один из дней выходных. Тяжелый плотный галоп слышен издалека. Гнедой конь мощно молотит ногами, разбрасывая земляные клочья. Наездницу видно плохо. Округлый абрис бедра, пунцовые щеки. Остальное — карандашным летучим наброском. Но и этого достаточно: наездница прекрасна. Она проносится со стороны воинской части, обратно возвращается другим маршрутом, ближе к лопоухим вертолетным тушкам. Дачники говорят: новая полковничья жена. Летом вообще — экстремальное шоу. Держите меня семеро. Коленки сверкают, бюст рвет жилет. Конная прогулка у нее вместо зарядки, по возвращении она отправляется в спортзал.

Если не занят чем-нибудь неотложным, Топилин наблюдает за скачущей полковничьей женой из окна верхнего этажа. В ноутбуке Сергея, в отдельной папке с мечтательным названием «Верхом», множество ее снимков, сделанных с той же точки. Жаль, ракурс неудачный. Слишком далеко, высоко — линии под этим углом спрессовывались, теряли экспрессию. Нужно было выйти в поле, откуда наверняка открывался отличный вид на краснощекую всадницу.

Топилин пожалел, что не прихватил своего фотоаппарата: Сергеев был разбит во время ДТП и остался в качестве вещдока у капитана Тарасова. Было бы интересно сделать то, на что не решился Сергей, — подкараулить ее в поле, поймать в объектив струи пара из конских ноздрей, сапожки, вдетые в стальные стремена, взгляд из-под жокейского шлема.

Пресловутой рекламы, вознесшей когда-то Сергея Митрохина на профессиональный олимп, Топилин в ноутбуке не нашел. Даже в корзине. Пусто. Видимо, Сережа действительно верил, что начал новую жизнь.

Топилин тщетно пытался понять, в чем она состояла.

В голове его вертелась назойливая мысль: случался ли секс у Анны с Сережей, когда он приходил к ней из «Яблоневых зорь». На ночь принципиально не оставался. Но пятиминутки страсти вполне могли иметь место. «А вдруг, — думал Топилин, — вдруг в какой-то из своих визитов Сергей тоже взял ее нахрапом… почти что силой…» Ему показалось, конечно, что — силой. Анна позволила ему так думать… Наверняка не смотрел ей в глаза, где жалость, и собранность, и безнадега волчья, тянущая душу, — и черт еще знает что, страшное и ослепительно нежное.

Позволила ему так думать. Позволила ему…

Топилин прекрасно помнил, как это выглядит.

С Сергеем было бы точно так же.

Сунула себя алчущему, перепуганному: «На! На, не плачь».

Никаких загадочных и опасных, которых ожидал встретить в первые минуты, отыскивая в кромешной тьме Сергееву дачу. На редкость спокойные, предсказуемые люди. Подходящее окружение для решившего отлежаться на дне.

Примерно над каждой третьей крышей поднимался дым. Многие из обжитых домов были кирпичные, толстостенные: люди перебрались в «Яблоневые зори» из города, продолжая ездить туда на работу. Но было немало и тех, кто жил здесь круглый год неотлучно. Топилин прозвал таких полярниками. Далеко не все здесь держали гаражный бизнес. Кто-то сдавал квартиру в Любореченске, кто-то успевал заработать денег на зимовку в теплый сезон. Другим приплачивали состоятельные дачники за охрану брошенных до весны участков. Некоторые были заняты в старинном бизнесе живущих возле воинской части: варили и поставляли солдатам самогон.