Или, может быть, Тео имел в виду не смерть? Не полную смерть. Спросить, что именно за этим последует, я не могла. Что значит уйти под воду? Что я сама стану русалкой? Я утону? Или, может быть, смерть только на одном уровне, а на другом вечная жизнь? Может быть, у меня вырастет хвост? Может быть, я стану бессмертной или почти бессмертной? Отправляться в путешествие, ничего о нем не зная, было страшно, но спрашивать я боялась еще больше. Боялась, что своими вопросами снова разрушу чары и Тео уйдет. Проявлю малейшее недоверие и потеряю его навсегда. И что потом? Еще несколько дней, и я, набив карманы камешками, бросилась бы в воду. Или съела бы потихоньку все снотворное. Нет, сомнение показать нельзя. Не сомневаться и не колебаться.

Согласно легенде, отвергнутая Фаоном Сафо впала в такое отчаяние, что не хотела больше жить. Поэтому бросилась в море, веря, что либо излечится от любви к нему, либо утонет. И утонула. Но это только одна история. Во всех мифах о сиренах и русалках, которые я читала, людей, последовавших за ними, ждала неминуемая смерть. По ночам мужчины спрыгивали в воду с кормы кораблей. Заходили в море, привязав к лодыжкам камни. Вот такой выбор они принимали, если хотели навсегда остаться с сиренами. Но, может быть, никакого выбора и не было? Отведавший их любви хоть раз уже не мог жить без них на суше.

Так он хочет, чтобы я умерла? Сценарий вырисовывался не самый романтический. Если я умру, а он нет, то получается, что вся власть у него? Если я умру ради него, то выглядеть это будет так, словно он оставил без ответа мою эсэмэску на некоем космическом уровне. Или, может быть, власть достается тому, кто умрет, потому что второй останется жить в одиночестве. Когда Ромео оплакивал Джульетту, думая, что она умерла, власть была у Джульетты. Но потом уже она плакала над ним, когда он умер по-настоящему, власть была у него. Получается, что в конце концов больше почестей воздается умершему.

– Ничего не хочу больше, как только быть с тобой, – сказала я.

– Я буду держать тебя за руку.

– Прежде чем мы пойдем, дашь мне немного времени? Мы можем встретиться здесь чуточку позже?

– Так ты не идешь со мной?

– Конечно, иду. Но мне нужно сначала привести в порядок кое-какие дела. Это недолго.

– Сколько? – недоверчиво спросил он.

– Несколько дней. Может быть, до четверга?

Тео молчал. Я поцеловала его в лоб.

– Никому не говори, что уходишь. – Он отстранился. – Тебя сочтут сумасшедшей и посадят под замок.

– Знаю. Я никому-никому не скажу.

– Хорошо.

– Может быть, побудешь какое-то время в доме, со мной? Пока я буду готовиться. Собака спит. Я усыпляла его каждый день на случай, если встречу тебя здесь и привезу домой.

– Нет. На сушу я больше не выйду.

– Ох…

– Эти камни – все, что я могу позволить. Никак не дальше. Надеюсь, ты понимаешь почему.

Я не хотела понимать, но понимала. Тео уже жертвовал собой ради меня. Воспоминание о той ночи, когда он тащился через тротуар и песчаную полосу, подвергая себя опасности, повергало меня в ужас. Теперь Тео хотел, чтобы я пожертвовала собой ради него. Но разве я не делала это всю прошлую неделю?

– Буду ждать тебя здесь каждый вечер до четверга. А теперь можешь сказать, что ты все еще со мной.

Мне показалось, Тео выглядел иначе: лицо как будто распухшее и изнуренное, глаза потемневшие. Похоже, он нуждался во мне не меньше, чем я в нем, и это меня пугало.

– Я с тобой.

– Хорошо.

Мы потянулись друг к другу и нежно поцеловались в губы. Тео приложил руку к основанию моей шеи, под подбородком, и нажал – не настолько сильно, чтобы перекрыть поступление воздуха, но достаточно, чтобы я ощутила давление на горло. Я открыла рот шире и медленно выдохнула:

– О-о-ох…

Мы поцеловались.

– Мне бы так хотелось провести остаток моих дней на этих камнях, – сказала я. – Почему мы не можем жить на грани обоих миров, океана и суши?

Конечно, я знала ответ. Грань – не самое комфортное и опасное место для нас обоих. Жить на камнях невозможно. По той же причине я хотела, чтобы он пришел в мой мир.

– Придет день, и этих камней не будет здесь. Их смоет океан, – сказал Тео.

– Мы могли бы найти другие камни, – не согласилась я.

– В конце концов выбирать все же придется. Так было всегда, и так будет всегда.

– Но почему?

– Ну… – Тео задумался. – Наверно, потому, что всегда есть выбор.

Вернувшись домой, я не услышала привычного лая, что показалось мне странным. Доминик всегда узнавал принесенный мной запах Тео и подавал голос. Я вошла в буфетную. Пес лежал на боку, совершенно неподвижный.

– Доминик. Доми!

Я подошла ближе: свисающий из пасти язык, открытые, но затуманенные, словно пластиковые, глаза. Передо мной как будто лежало гротескно выполненное чучело Доминика. По полу растекалась лужица из блевотины и слюны.

– Нет, нет, – пробормотала я. – Нет… только не это.

Пес не двигался. Мне даже не пришлось прикасаться к нему, трогать бок или проверять дыхание, чтобы понять – он мертв.

В одно мгновение все лето пролетело перед глазами: мужчины, с которыми я была, и за каждым – он, милый Доминик, неизменно ждавший меня дома. Что же я наделала? Отравила его. Давала и давала все бо́льшие и бо́льшие дозы, потому что, как мне казалось, он все больше упрямился, сопротивлялся.

– Пожалуйста, вернись. Пожалуйста, – умоляла я, опускаясь перед ним на колени.

Он будто смотрел одним глазом – то ли на меня, то ли сквозь меня в пространство. Ухо запало вверх, на голову, и я поправила его, повернула вниз. Оно было холодное, неживое, как кусок замши. Я заплакала, вспомнив, как ему не нравилось, когда я поглаживала его уши. Не нравилось, но он всегда позволял мне это делать. Тело тоже остыло, стало тяжелым, как камень.

Я легонько потрясла его. Где он теперь? Как получилось, что тело здесь, а его самого нет? Он всегда был такой теплый, мягкий, живой, а теперь стал противоположностью себя – неподвижным, холодным, пустым.

– Я не хотела, чтобы ты страдал. Хотела только, чтобы тебе было уютно. Не хотела, чтобы ты боялся Тео.

Но тихий, спокойный голос внутри меня сказал: «Нет, это неправда».

Правда была в том, что я хотела убрать его, чтобы он не мешал мне бродить по лабиринту моей придуманной жизни. Я получила подарок – чистую, ничем не замутненную любовь, вот эту собаку, и сама же ее уничтожила.

Я сидела на полу и ждала. Ждала, как ждала Тео, потому что не знала, что еще делать. И пока я сидела, еще одна правда открылась мне: я не способна никого любить. Мне всегда представлялось, что есть субъективная реальность. Но в этом ничего субъективного не было. Я – объективно эгоистичная и жестокая. И мне вдруг подумалось, что боги в самом деле есть и они могут карать нас. Боги – сама природа. Если ты не слушаешь их, ты идешь против нее. Я пошла против природы. И все испортила. Насчет смерти я тоже ошибалась. Нет никакого мягкого ухода. Глотая таблетки там, в Фениксе, я думала, что есть вот такой безболезненный способ просто исчезнуть. Но смерть не добрая и мягкая. Она – грабитель. Она отбирает тебя у тебя самой, и ты становишься шелухой. Тепло Доминика ушло. Но его дух должен где-то быть. Где он теперь? В этой комнате? Парит надо мной и своим телом? Я надеялась, что он не видит себя таким. Как он смотрит на меня? Сердито? Или он уже с Анникой, в Европе? Чувствует ли она его?