немногие смогли подняться со своих кроватей. Они собрали в колонну около тысячи больных и погнали в Освенцим. Но, когда они оказались в паре сотен метров от лагеря, подъехал грузовик. Оттуда им что-то крикнули. Все эсэсовцы попрыгали в грузовик и куда-то укатили. После этого их никто не видел. Большая часть арестантов вернулась в Биркенау, а те немногие, кто чувствовал себя получше, пошли дальше и оказались в Освенциме. – А вы не знаете, что именно им кричали из автомобиля?

– По словам людей, оказавшихся поблизости, кричали «Der Zug ist schon da» [132]. Говорят, в семь вечера должен был прийти поезд, чтобы забрать всех эсэсовцев, которые еще оставались в этом районе, и отвезти их в безопасное место. А поезд пришел на пару часов раньше, и мы от души благодарны тому «скоростному» машинисту, который, собственно, спас всем нам жизнь.

– Значит, вы совершенно уверены в том, что если бы они успели вернуться, то всех вас расстреляли бы?

Гедл кивнул и послал Япье на верхний этаж, чтобы тот привел к ним какого-то доктора. Япье вернулся с низеньким человечком. Человечек выглядел совсем неважно, но старался держаться солидно, как важная персона.

– Доктор Вайль, – отрекомендовался он, – из Зарни Подебсади, Словакия.

Ханс пожал ему руку:

– Вы скоро вернетесь домой, доктор, поверьте мне.

– Дом для меня с некоторых пор понятие относительное. Вся моя семья была уничтожена здесь, в этом лагере. Но я, по крайней мере, вчера ухитрился сделать то, что оказалось недоступно библейскому верблюду: проскользнуть сквозь игольное ушко. Я служил врачом в Тшебине, на шахте, где работали арестанты. Это в тридцати километрах отсюда. Они увели оттуда шесть сотен человек, пешком. А я остался: со мной было девяносто человек, почти все – больные. Вчера после полудня к нам явились эсэсовцы, команда из двенадцати человек. Они потребовали, чтобы все, кто мог ходить, выстроились в ряд перед бараком. А сами вошли в барак и в несколько минут перестреляли всех больных, которые остались в постели, из своих револьверов. Нас, «ходячих», осталось около сорока человек. Нам приказали складывать костер из соломенных тюфяков и на каждый ряд тюфяков укладывать тела: ряд тюфяков – ряд тел. Всякий раз, когда мы выносили из барака очередной груз, они задерживали десятерых из нашей команды и расстреливали их. И трижды офицер-эсэсовец спрашивал меня: «Вы не устали, доктор?» Не знаю почему, но всякий раз я отвечал «нет». Но ведь в этом не было никакого смысла, правда?

И вот ведь – никогда не знаешь, как обернется дело: когда я потащил к дверям барака очередное тело, чтобы положить его в костер, ко мне подошел человек в штатском костюме. Я узнал его, это был гестаповец – инспектор, прикрепленный к нашей шахте, которому я несколько раз помогал доставать необходимые ему лекарства.

– Вы не хотите пролезть через дыру вон в той проволоке за бараком, доктор? – спросил он меня.

Сперва я подумал, что он хочет надо мной подшутить, у них, знаете ли, особое чувство юмора… Но мне было нечего терять. И это оказалось настоящим чудом: он действительно захотел мне помочь. И они позволили мне сбежать. – Я так понимаю, парень, – вмешался Гедл, – что эсэсовские засранцы, которые примчались сюда через час или два, были из той же команды. Так что, скорее всего, с нами должно было случиться ровно то же самое. К счастью, эти герои были больше сосредоточены на том, как уберечь свои драгоценные задницы и успеть на поезд, а не на том, что им надо, выполняя свой «долг», всех нас перестрелять. Конечно, мы остались живы только благодаря панике в их рядах и цепи чудесных совпадений.

– А теперь нам нужно добыть сахару, иначе я не смогу напечь вам блинов! – провозгласил Япье.

Ханс помнил, что где-то видел сахар. Он решил, что это было в Четырнадцатом бараке и, захватив сумку, направился туда. Но в Четырнадцатом бараке было пусто. Поэтому он отправился в Тринадцатый барак и спустился в тамошний подвал, где обнаружил троих арестантов. Они курили по очереди одну сигарету и выглядели такими расслабленно-спокойными, как будто наверху вообще ничего не происходило. Ханс вежливо поздоровался и спросил, не попадался ли им где-нибудь сахар.

Старший из троих улыбнулся:

– Мы пока что здесь вообще ничего не видели, мы только вчера пришли сюда из Биркенау.

Говорил он на очень плохом немецком. Ханс спросил, из какой страны он прибыл сюда и не лучше ли им будет перейти на французский. Говорить стало гораздо проще. Незнакомец представился: его звали Кабели, точнее – профессор Кабели, потому что он был профессором литературного факультета Афинского университета. Ханс присел рядом с остальными. И спросил, в какую команду определили профессора в Биркенау.

– Я работал в зондеркоманде, – отвечал профессор.

Ханс вздрогнул от неожиданности: впервые за все время своего пребывания в лагере он встретил кого-то, кто имел непосредственное отношение к зондеркоманде. Теперь, когда все уже закончилось, ему очень захотелось узнать из первых рук, что происходило совсем недавно в Биркенау.

Профессор улыбнулся:

– Я понимаю, почему вы не решаетесь спросить, но я совершенно не считаю, что об этом нельзя рассказывать. И когда вы вернетесь к себе на родину, в Голландию, будьте добры распространить ту информацию, которой я с вами поделюсь, как можно шире.

– Долго ли вы работали в зондеркоманде?

– Целый год. Вообще-то обычно люди работают там два, в лучшем случае три месяца, но я был под некоторой протекцией, и благодаря ей мне удалось так долго продержаться и выжить.

– Вы могли бы мне рассказать о том, как устроен крематорий?

– Конечно. На самом деле существовало четыре крематория. Первый и второй были подвижными и стояли на поезде. А третий и четвертый находились в еловом лесу и скрывались за лагерем для цыган – это был северный, внешний угол лагеря. Я работал в третьем и четвертом крематориях, там было много греков. Позднее я нарисовал точный план, как выглядел третий крематорий. Этот крематорий мог принять от семи сотен до тысячи человек одновременно. И нам было безразлично, кто входил в ворота: мужчины, женщины, дети, юноши и девушки, старики и старухи, больные и здоровые.

Молодые и сильные мужчины и женщины в большинстве случаев отбирались для рабского труда прямо у поезда, но часто случалось, что весь эшелон целиком направлялся прямо в крематорий. Люди попадали сперва в зал ожидания (Помещение А), а оттуда, по узкому коридору, переходили в другой зал (Помещение Б), в котором стены украшали лозунги вроде тех, что в лагере висят в душевых: «Halte dich sauber», «Vergesse nicht deine Seife» [133]… Люди