Он встал и начал ходить вокруг Лианы, как бы прицениваясь. Она молчала, втайне надеясь, что его влечение к ней проявится в каком-нибудь жесте. Вентру угадал ее волнение, она была уверена в этом. Он знал, что заставляло ее трепетать: странная смесь ревности и соблазна. И сам испытывал то же самое.

Лиана выдохнула:

— Налейте мне еще портвейна.

Он подал ей бокал.

— Я устала, Вентру. Если бы только Файя…

— Ну, от д’Эспрэ вы легко освободитесь! — Он рассмеялся.

— Почему вы даете ему столько денег?

— Он мне нужен. Я покупаю у него таланты.

— А для чего вам это? Вы что-то не договариваете.

— Никогда не знаешь, что будет дальше. После войны наступит новая жизнь, неважно, выиграем мы или проиграем. Вы обратили внимание на то, что истинно богатые люди всегда покровительствуют художникам? Мне нужно чистое богатство.

— Вы хотите сказать, что не желаете выглядеть «новоиспеченным»?

— Совершенно верно. Я никогда не буду в компании этих жуликов, уже переполнивших наши тюрьмы.

— А что вы будете делать после войны, вместо того чтобы торговать пушками?

— Надо будет восстанавливать нормальную жизнь. И позволить людям помечтать. Это всем понадобится, как французам, так и немцам. Всему миру. И поможет нам кино.

— Кино?

— Да. С красивыми блондинками, у которых волосы прозрачные, как пена электрических разрядов. Такие уже встречаются в американских фильмах.

— Для этого вам нужна Файя?

— Нет. Абсолютно любой может исполнить эту роль. Любой, кто согласится.

— Вы знаете, что она хочет отправиться в Довиль?

Вентру неопределенно повел руками:

— Туда или в другое место…

— Она… позовет туда Минко, Пепе…

— Что ж! Пусть едет!

Он вдруг склонился над Лианой, кивнув на граммофон:

— Хочешь, я поставлю музыку?

Это был вызов с его стороны — он обратился к ней на «ты». Лиана воскликнула:

— Она будет издеваться над вами на публике в Довиле — возьмет одного, двух любовников — и это в разгар войны, а вам все равно? Вы чудовище!

Вентру завел граммофон и сел на диван:

— Эти патриотичные слова звучат очень смешно. Я бы лучше послушал танго. Ты знаешь, я отлично танцую!

— Не сомневаюсь.

Лиана поднялась и направилась к двери. Он остановил ее:

— Не разыгрывай добродетель. Ты похожа на нее.

Второй раз за два последних дня ей пришлось слышать эту фразу. Одно и то же желание: поставить ее, Лиану, на место Файи. Что это: сговор против ее бывшей подруги? Кто еще к нему примкнет?

Она покраснела.

— Ты очень красива. Так же красива, как она, — настаивал Вентру. — Но ты податливее.

— Не уверена.

— Я разбираюсь в женщинах.

— Хотите сказать, в молодых кобылах?

Казалось, это его все больше забавляло.

— Правильно. И в кобылах, и в бронированных поездах. Еще в автомобилях, в танго. Но особенно в женщинах.

Вентру приблизился к ней, снял шляпку, запустил, как и Стеллио, руку в ее волосы, растрепал их. Но насколько же крепче были его руки! Несколько мгновений он изучающе рассматривал Лиану, которая, стоя напротив него, с трудом переводила дыхание.

— Ты на нее похожа! Только ты ее ненавидишь. Как и я. Она портит нам жизнь.

Граммофон затих, только игла продолжала скрежетать в пустоте.

— Поезжай вместе с ней в Довиль. Но до этого…

Вентру аккуратно приподнял юбку ее костюма, добрался до нижнего белья. Она не только позволила ему это, но даже и помогала, подхватывая подбородком ткань. Вскоре перед ним осталась лишь одна преграда — прозрачные панталоны. Он неожиданно разорвал их надвое и прижался губами к потоку хлынувшего шелка.

— Ты почти рыжая, — прошептал он, поднявшись, и легким движением колена заставил ее рухнуть на диван.

К концу июля, почти в то же время, когда в газетах сообщили о приговоре Мата Хари, Стив и Макс устали от Форе. Их взаимная привязанность не угасла, но музыкальная дружба была истощена. Обоим захотелось кутить, совершать безумства.

Они приехали в Довиль, оделись в белые свитера, брюки из светлой фланели, оставили автомобиль на вилле и пошли к пляжу. Время близилось к вечеру, вечеру летнего дня — glorious day, без устали повторял Стив. Море едко зеленело напротив кремового фасада «Нормандии». Решив выпить, они устроились в теннисном клубе и заказали джин. Как по волшебству, все тогда были зачарованы Америкой. Каким-то непонятным образом гарсоны распознали, что Стив относится к доблестному племени Сэмми, и чуть не передрались за честь обслужить его. Вначале это развлекло Стива, потом — под действием алкоголя — он забыл о предстоящем отплытии из Франции и стал рассматривать корты.

Теннисистки, затянув волосы шелковыми повязками, мелькали за сетками. Вокруг полей были расположены столики с дымящимися чайниками для заварки, а юные воины, часто со свежими шрамами на лице, наслаждались краткой передышкой отпуска, загорая в креслах-качалках. Место было тихое, если не обращать внимания на глухие стуки мячей, скольжение сандалий на веревочной подошве, монотонное объявление баллов — thirty-all, deuce[64], advantage[65]— и время от времени сдержанные аплодисменты. Небольшие группки образовались вокруг нескольких смеющихся женщин: по новому капризу моды они были одеты в сдержанные тона — грязно-белый, бежевый, коричневый, цвет глазированных каштанов, красной глины. Как это все было непохоже на Довиль прежних: лет, расцвеченный в желтое и красное, и даже на прошлогоднее весеннее парижское безумство на восточный манер! Война была далеко. Два или три раза прогромыхали пушки на полигоне в Гавре, где тренировались союзные войска, — никто не обратил на это внимания. Все объяснялось своеобразным обаянием самого теннисного клуба — его успокаивающей геометрией, утонченными правилами игры, столь чуждыми варварству окопов, — и нежностью этого дня, освещающего и без того светлые одежды игроков и белые разделительные линии, растворяющиеся в лучах солнца. На центральном корте, видимо, разыгрывалась интересная партия — об этом можно было судить по восклицаниям болельщиков, сидящих за большим столом.

Стив заказал еще два джина, заметив, что Макс заинтересовался игрой на центральном корте, затем откинулся в шезлонге, подставил лицо солнцу и закрыл глаза. Понемногу поднимался ветер, и все эти легкие шумы доносились теперь до него вместе с запахом лаванды. Однако громкие крики вывели его из дремоты. Он приоткрыл глаза и заметил мячик, прыгающий в двух шагах от кресла. Макс поймал его на лету и, будто только этого и ждал, побежал, размахивая им с триумфальным видом, к центральному корту. Стив снова закрыл глаза, предавшись блаженству солнечных лучей, успокаивающему теплу от джина.