— Разумный человек, — прокомментировал Катон. — Ну а ты сам, Секст?

— О, я вцеплюсь в папочку моей мачехи, как колючка в овечью шерсть. Метелл Сципион, возможно, не очень умен и совсем не талантлив, но, я думаю, мой отец велел бы мне быть с ним.

— Да. Он так и сказал бы.

Серые глаза в упор посмотрели на Секста.

— А что Цезарь?

Секст нахмурился.

— Вот здесь абсолютная неразбериха, Катон. Насколько известно, он все еще в Египте, хотя явно не в Александрии. Разные ходят слухи, но истина в том, что он ничего не дает знать о себе с ноября, когда написал из Александрии письмо, которое пришло в Рим спустя месяц.

— Невероятно, — сквозь зубы сказал Катон. — Этот человек любит писать, а теперь, как никогда в жизни, ему нужно быть в курсе происходящего. Цезарь — и молчит? Цезарь — и не поддерживает ни с кем связи? Тогда он, наверное, мертв. О, какой поворот судьбы! Цезарь — и умер от какой-то заразы или от копья аборигена в такой тихой заводи, как Египет! Есть ощущение, что меня водят за нос.

— Нет, он определенно не умер. По слухам, он здоровее других. И фактически совершает вояж по Нилу. На золотой, усыпанной цветами барже, а рядом — царица Египта. Арф столько, что их звуки способны заглушить рев десятка слонов. Везде едва прикрытые танцовщицы и ванны, полные ослиного молока.

— Ты смеешься надо мной, Секст Помпей?

— Смеяться над тобой, Марк Катон? Ни за что!

— Тогда это хитрость. Но в Утике на нее могут купиться. И видно, купились. Этот кусок дерьма Вар не захотел ничего мне сказать, поэтому я тебе благодарен. Нет, молчание Цезаря — это уловка. — Он скривил губы. — А что слышно о знаменитом консуляре и юристе Марке Туллии Цицероне?

— Сидит в Брундизии и не может решить дилемму. Ватиний позвал его обратно в Италию, но тут с основной армией Цезаря появился Марк Антоний и приказал Цицерону уехать. Цицерон в ответ показал письменное приглашение Долабеллы, и Антонию пришлось извиниться. Но ты знаешь эту бедную старую мышь. Цицерон слишком робок, чтобы отважиться высунуть из Брундизия нос. А его женушка напрочь отказывается ему помочь. — Секст хихикнул. — Она так безобразна, что ее лик может служить водостоком фонтана.

Взгляд Катона несколько отрезвил его.

— А что в Риме? — спросил Катон.

Секст присвистнул.

— Катон, там полный цирк! Правительство довольствуется десятью плебейскими трибунами, потому что никому не удается провести выборы эдилов, преторов или консулов. Долабеллу усыновил кто-то из плебса, и теперь он плебейский трибун. Долги у него баснословные, поэтому он пытается провести через Плебейское собрание закон об отмене долгов. Каждый раз, когда он выносит его на обсуждение, парочка сторонников Цезаря, Поллион и Требеллий, налагают вето, поэтому он по примеру Публия Клодия организовал уличные банды, терроризирующие и бедных, и богатых, — весело частил Секст. — Поскольку диктатор в Египте, его замещает Антоний. Ну, тот шокирует всех. Вино, женщины, алчность, злость и коррупция.

— Тьфу! — плюнул Катон, сверкнув глазами. — Марк Антоний — хищник, бешеный хряк! О, это прекрасная новость! Цезарь наконец перехитрил сам себя. Поручил Рим пьянице и буяну! Заместитель диктатора! Глава конницы! Задница он конницы, а не глава!

— Ты недооцениваешь Марка Антония, — очень серьезно возразил Секст. — Нет, Катон, он что-то задумал. Ветераны Цезаря стоят лагерем вокруг Капуи. Они ропщут, поговаривают о походе на Рим, чтобы отстоять свои права, а какие права — неизвестно. Моя мачеха, которая, кстати, посылает тебе привет, считает, что Антоний обрабатывает солдат в своих целях.

— В своих целях? Не в целях Цезаря?

— Корнелия Метелла говорит, что у Антония большие амбиции и что он хочет сравняться с Цезарем.

— Как там она?

— Хорошо. — Лицо Секста беспомощно сморщилось, но он быстро справился с приступом слабости. — Она построила мраморный склеп на территории своей виллы в Альбанских горах, после того как Цезарь прислал ей прах отца. Кажется, он где-то встретил нашего вольноотпущенника Филиппа, который сжег тело отца в Пелузии, на берегу. Сам Цезарь кремировал голову. Прах сопровождало теплое, приятное письмо — это ее слова, — в котором говорилось, что ей разрешено сохранить свое имущество и состояние. Она держит это письмо при себе, на случай если Антонию вздумается все у нас конфисковать.

— Я поражен и… и очень обеспокоен, Секст, — сказал Катон. — Где сейчас Цезарь? Что он замышляет? Как я могу об этом узнать?

На другой день, через два часа после рассвета, семнадцать человек собрались в зале для аудиенций губернаторского дворца.

«О, — подумал Катон с упавшим сердцем, — я вернулся на свою арену, но, кажется, потерял вкус ко всему, что тут творится. Может быть, это мой недостаток — отсутствие всяческого стремления к высшим командным постам, но если так, то этот изъян очень хорошо сообразуется с философией, безжалостно и безраздельно владеющей моей душой. Я точно знаю, что мне следует делать. Люди могут смеяться над моими самоограничениями, но потакать своим прихотям намного хуже. А что такое стремление к власти, как не потачка себе? Вот мы здесь, тринадцать человек в римских тогах, готовые разорвать друг друга из-за пустой скорлупы, именуемой генеральской палаткой. Неплохая метафора! И очень верная! Сколько людей занимали подобную скорлупу? А главное, чем они ее наполняли? Кто пребывал в ней скромно, без роскоши? Один только Цезарь. Как я его ни ненавижу, но вынужден это признать!

А эти четверо наверняка нумидийцы. Один из них явно царь Юба. Весь в тирском пурпуре, на вьющихся длинных локонах — белая диадема. Борода тоже курчавая, перевита золотыми нитями. Как и другим двоим, ему около сорока. А четвертый совсем еще молод».

— Кто эти… персоны? — спросил Катон своим самым громким и самым противным голосом.

— Марк Катон, говори тише, пожалуйста! Это царь Нумидии Юба, царевич Масинисса с сыном Арабионом и царевич Сабурра, — ответил Вар, немного смутясь.

— Удали их, губернатор! Они не римляне! Это собрание не для них!

Вар еле сдержался.

— Нумидия — наш союзник в войне против Цезаря, Марк Катон, и они имеют право присутствовать здесь.

— Может быть, они и имеют право присутствовать на военном совете, но не имеют права наблюдать, как тринадцать римских аристократов выставляют себя идиотами, споря о чисто римских делах! — заорал Катон.

— Собрание еще не началось, Катон, а ты уже буянишь, — сквозь зубы проговорил Вар.

— Я повторяю: это собрание римлян! Извинись за меня, но пусть иноземцы уйдут!

— Извини, но я не могу этого сделать.

— Тогда я останусь здесь, но в знак протеста не пророню ни слова! — рявкнул Катон.

Сопровождаемый пристальными взглядами четверых нумидийцев, он отошел в глубь помещения и встал за спиной Луция Юлия Цезаря-младшего. Тоже побег от древа Юлиев, чей отец Цезарю — двоюродный брат, а также правая рука и верный сторонник. «Интересно, — думал Катон, сверля взглядом спину Луция-младшего. — Сын идет против отца».