Молодой и застенчивый военный трибун привел Катона в канцелярию губернатора, где за ореховым столом восседал Публий Аттий Вар в окружении служащих, шуршащих бумагами.

— Я слышал, ты совершил потрясающий переход, Катон, — сказал Вар, не вставая, чтобы пожать гостю руку: к Катону он относился с презрением.

Кивок — и подчиненные, поднявшись, гуськом пошли прочь.

— Я не мог не совершить! — гаркнул Катон, вновь обретая прежнюю манеру кричать при виде всяческой деревенщины. — Нам нужны солдаты.

— Да, это так.

Очень способный военачальник, но недостаточно хороших кровей, Вар считался клиентом Помпея Великого, однако не только долг перед своим патроном привел его на сторону республиканцев. Он всей душой ненавидел Цезаря и был этим горд. Кашлянув, он посмотрел на Катона.

— Боюсь, Катон, я не смогу предложить тебе помещение. Все, кто не был хотя бы плебейским трибуном, спят в коридорах, а экс-преторы вроде тебя — в стенных шкафах.

— Я и не жду, что ты пригласишь меня погостить, Публий Вар. Один из моих людей как раз сейчас подыскивает мне пристанище.

Вспомнив, как обычно устраивался Катон, Вар вздрогнул. В Фессалонике это был жалкий кирпичный домишко всего с тремя комнатами и тремя слугами: для самого Катона, для Статилла и для Афенодора Кордилиона.

— Хорошо. Вина? — предложил он.

— Не для меня! — рявкнул Катон. — Я поклялся не пить, пока Цезарь не будет повержен.

— Благородная жертва, — заметил Вар.

Неприятный визитер молча сел. Его волосы и борода выглядели ужасно. Он что, не нашел времени помыться, прежде чем явиться с докладом? О чем тогда можно с ним говорить?

— Я слышал, в прошедшие четыре месяца вы ели только мясо, Катон.

— Иногда нам удавалось поесть и хлеба.

— Правда?

— Я уже сказал.

— Я также слышал, что вас донимали скорпионы и гигантские пауки.

— Да.

— Многие умерли от их укусов?

— Нет.

— И все твои люди совершенно оправились от ранений?

— Да.

— И… э-э-э… случались ли песчаные бури?

— Нет.

— Должно быть, это кошмар — идти без воды.

— Вода у нас всегда имелась.

— На вас нападали разбойники?

— Нет.

— Вам удалось сохранить все вооружение?

— Да.

— Тебе, должно быть, не хватало политических схваток, дискуссий.

— В гражданских войнах политики нет.

— Ты был лишен благородного общества.

— Нет.

Аттий Вар сдался.

— Что ж, Катон, хорошо, что ты вернулся, и я надеюсь, тебе удастся пристойно устроиться. Теперь, когда ты здесь и наше войско полностью укомплектовано, можно собирать большой совет. Он состоится завтра, через два часа после восхода. Нам следует, — продолжал он, провожая Катона к выходу из канцелярии, — решить, кто станет главнокомандующим.

Что ответил бы Катон, так и осталось неясным, ибо за порогом Вар увидел Секста Помпея, развлекающего часовых болтовней.

— Секст Помпей! Катон не сказал, что и ты тоже здесь!

— Это меня не удивляет, Вар. Тем не менее я здесь.

— Ты тоже пришел из Киренаики?

— Под защитой Марка Катона это было приятной прогулкой.

— Входи же, входи! Могу я предложить тебе вина?

— Конечно можешь, — ответил Секст и, подмигнув Катону, исчез рука об руку с Варом.

Луций Гратидий подпирал ворота дворца, жуя соломинку и глазея на женщин, стиравших белье у фонтана. Поскольку на нем не было ничего, кроме забрызганной грязью туники, внутрь его не впустили. Никто из стражи не мог поверить, что этот тощий и грязный верзила был старшим центурионом первого легиона Помпея.

— Нашел тебе неплохую квартирку, — сообщил он щурящемуся на солнце Катону. — Девять комнат и ванна. С уборщицей, поваром и двумя слугами. Пятьсот сестерциев в месяц.

Для римлянина весьма умеренная цена, даже для скряги.

— Отличная сделка, Гратидий. Статилл появился?

— Нет еще, но вот-вот появится, — весело ответил Гратидий, ведя Катона по узкой улочке. — У него много хлопот. Ему ведь надо убедиться, что Афенодора Кордилиона похоронят как подобает. Конечно, философу хорошо бы покоиться рядом с другими философами, но, не разрешив Статиллу принести прах в Утику, ты был прав. Топляк плохо занялся, осталось слишком много костей, да и тело сгорело не полностью.

— Я об этом как-то и не подумал, — сказал Катон.

Квартира занимала первый этаж восьмиэтажного здания, ближайшего к гавани. В окнах — лес мачт, серебристо-серые пристани с верфями и невероятно синее море. Пятьсот сестерциев в месяц — это действительно удачная сделка, решил Катон, увидев, что слуги уже приготовили ему теплую ванну. Когда, как раз к поздней трапезе, появился Статилл, он не сдержал довольной улыбки. Статилла сопровождал Секст Помпей, который отказался разделить с ними хлеб, масло, сыр и салат, но, удобно устроившись в кресле, стал выкладывать, что ему удалось почерпнуть из общения с Варом:

— Тебе, наверное, будет приятно узнать, что Марк Фавоний жив и здоров. Он встретился с Цезарем в Амфиполисе и попросил у него прощения. Цезарь вроде бы с удовольствием простил его, но Фарсал, кажется, повлиял бедняге на мозги. Ибо он, плача, объявил Цезарю, что ничего более не хотел бы, как вернуться в Италию и вести в своих поместьях тихую, мирную жизнь.

«О Фавоний, Фавоний! Ну что же, я это предвидел. Пока я сидел с ранеными в Диррахии, ты должен был выносить бесконечные ссоры диванной клики Помпея, умело подогреваемые дикарем Лабиеном. В своих письмах ты подробно рассказывал мне обо всем, но теперь меня вовсе не удивляет, что после Фарсала ты замолчал. Тебе, наверное, страшно было сообщить мне, что ты больше не на стороне республиканцев. Что ж, наслаждайся покоем, дорогой Марк Фавоний. Я не виню тебя. Нет, я не могу тебя винить».

— Один мой информатор, — продолжал болтать Секст, — не буду называть его имени, шепнул мне, что здесь, в Утике, обстановка еще хуже, чем та, что складывалась в Диррахии и Фессалонике. Даже такие дурни, как Луций Цезарь-младший и Марк Октавий, которые не побывали и в плебейских трибунах, претендуют на должность армейских легатов. Что же касается тех, у кого статус повыше, дело еще хуже! Лабиен, Метелл Сципион, Афраний и губернатор Вар — каждый видит себя в командирской палатке.

— Я надеялся, что этот вопрос будет решен до моего прибытия, — резко сказал Катон, сохраняя каменное выражение лица.

— Нет, это будет решаться завтра.

— А что твой брат Гней?

— Он где-то у южного берега Сицилии. Лижет зад своему дорогому тестю. Попомни мои слова, — добавил Секст с ухмылкой, — мы не увидим его, пока кого-нибудь не поставят командующим.