Профессор глубоко и горестно вздохнул.

– Есть, знаете ли, такие особы, которые в течение семестра думают, что история искусства им совершенно ни к чему, и что лекции Заблоцкого им не нужны. Эти особы думают, что они великие творцы и таланты даже без истории искусства, а потом приходят как на именины и улыбаются. Да. А Заблоцкий тоже человек и хочет к морю, под пальмы, и чемодан у него еще не собран, заметьте.

Маше было невообразимо страшно идти к неизвестному профессору, которому как пароль требовалось передать привет от Степаныча. Этот Заблоцкий ведь может сказать, что никакого Степаныча он не помнит и в глаза никогда не видел. А, хуже того, если хорошо помнит все, что приключилось со Степанычем много лет назад, раскричится тогда и выгонит. Но сидящий перед ней человек, несмотря на ворчание, казался таким милягой, что страх моментально прошел. Маша заулыбалась еще шире, вдохнула пыли и снова громко чихнула.

– Будьте здоровы! Вы совершенно правы, холод нынче невозможный. Вот так простоите у меня над душой, замерзнете совсем и заболеете лихорадкой. И что потом скажете? Скажете, что Заблоцкий наслаждается теплом в тени магнолий, а вы из-за него простудились. Скажете ведь? Скажете!.. Ладно, расскажите мне быстро все, что знаете о прикладном искусстве Западного Междуречья и ступайте себе с миром.

Маша засмеялась в голос – стриженный под новобранца студент предсказал все как по нотам.

– И что смешного я спросил? Вы вообще знаете что-нибудь о прикладном искусстве Западного Междуречья?

– Нет, – искренне ответила Маша, – ничего не знаю.

– Замечательно. А вы хоть готовились к экзамену-то? А то я сейчас еще что-нибудь спрошу, а вы опять не знаете. Я вот тогда такому невежеству расстроюсь, а мне в отпуск улетать. И что, я, по-вашему, должен с таким настроением лететь к пальмам?.. Хорошо, может быть, вы что-нибудь можете мне поведать, так сказать, на свое усмотрение? В чем вы сильны? Какой раздел истории искусства вам лично ближе?

– Я могу рассказать о прикладном искусстве, укладе и традициях старообрядческой общины Восточной Сибири, – нашлась Маша.

– М-да? – Заблоцкий посмотрел недоверчиво, словно она только что призналась ему в том, что является членом секты. – Вообще-то я этого на курсе не читал. Впрочем, расскажите, я хоть что-то новое для себя узнаю. А я, видите ли, считаю, что если узнал что-то новое, полезное для себя, то день прожит не зря.

Об укладе и традициях староверческой общины Мария, и вправду, могла рассказывать долго. Долго и интересно, не зря же все-таки просидела пять лет в Лошках. Но профессор опаздывал на самолет, и вещи у него не сложены. Мария набрала в легкие побольше воздуха, собралась с духом:

– Я хочу передать вам привет от Николая Степановича Никифорова.

Заблоцкий еще немного пописал в своем блокноте, затем поднял на Машу голову, недоуменно переспросил:

– От кого, простите?

Гримасу при этом скорчил такую, словно бы Маша как щитом или как тараном прикрывалась неведомым господином Никифоровым, ради которого несчастный Заблоцкий вдруг все брось и поставь этой невежде оценку в зачетку. Вот прямо разбегись и пятерку ей поставь!

Хоть Мария была и готова к такому развитию событий, но сделалось ужасно неприятно. И как теперь поступить, она плохо себе представляла. Нет, напоминать и рассказывать она точно не станет. Просто отчитается перед Степанычем, что не нашла…

– От кого?.. Боже мой, от Кольки, что ли? – Профессор резко отодвинул стул, вскочил, радостно закричал. – От Кольки? Так бы сразу и сказали, а вы мне голову морочите. Так бы и сказали: Заблоцкий, тебе привет от Кольки Кифа!

Дмитрий Семенович в порыве радости то складывал ручки на кругленьком животе, то вскидывал их в стороны, то возвращал назад, на упругий ровненький животик:

– Где он? Как он? Столько лет ни слуху ни духу! Я же ему столько раз писал, а он как в воду канул. Я ему писал туда… ну… в общем, сами знаете, наверно, куда я ему писал. Я уж и не надеялся, что живой, гад такой! Вы ему прямо так и передайте, что он паразит! Нет, вы только подумайте! Мой друг Киф стал Николаем Степановичем! Годы, годы бегут… Сейчас же, сейчас же рассказывайте!

Он даже немного побегал взад-вперед по аудитории, не в силах сдержать радость, резко остановился:

– Нет, мы сделаем так! Я уже страшно опаздываю. Преступно, знаете ли, опаздываю! Вы можете меня проводить? Я вас довезу до метро «Озерки», и вы мне по дороге все расскажете, что успеете. Вы ведь, я так понял, с ним знакомы? Кстати, простите мою невежливость, как вас зовут?

– Меня зовут Мария Мурашкина, я, правда, хорошо знаю Николая Степановича. И я вас, конечно же, провожу.

Всю дорогу Маша рассказывала Заблоцкому о Степаныче, о Лошках. Разумеется, не все подробности – профессору Заблоцкому, на Машин взгляд, вовсе не нужно было знать, каким она впервые увидела Степаныча. Тем более, что деревенского пьяницы-шута, забулдыги больше и не существовало. Как завязал он несколько лет назад, так держался и поныне. Но все равно Маше было обидно за Степаныча. Особенно обидно, когда она видела, как этот профессор моложаво и вальяжно выглядит, какие у него гладкие ручки с чистыми, аккуратными ногтями – не в пример натруженным пальцам Степаныча, – какая у него хорошая, современная машина. И в отпуск профессор улетает сегодня с семьей под пальмы, а Степаныч много лет на самолете не летал…

Зато рассказала, как Степаныч после лагеря работал преподавателем рисования в Норкине, как переехал в Лошки – сам Пургин позвал! – как теперь живет, успешно продает свои работы туристам.

Они уже почти подъехали к «Озеркам», а Маша так и не решила того вопроса, с которым пришла, хоть и хорошо помнила о нем, всю дорогу помнила. Только не решалась никак перебить искренний интерес профессора к судьбе старого друга, не обращалась за помощью.

Заблоцкий сам спросил:

– Маша, я вот расспросами вас замучил, а что Киф еще просил передать? Если просто привет, то это не Киф, я же его хорошо знаю. Что-то кому-то нужно. Причем не ему самому, для себя он никогда ничего не просил… Говорите.

И Маша рассказала.

– Ох ты, не вовремя-то вы как, я же улетаю сейчас. Да я ведь вам уже говорил. А вы можете подождать, можно все это через месяц, когда я вернусь? Тогда что-нибудь и придумаем для вас.

– Разумеется, конечно можно, это не горит, – тактично ответила Маша, понимая, что снова оказалась в тупике. Пусть временно, на месяц, но в тупике. И никакого другого решения не предвиделось пока.

Заблоцкий высадил ее около метро, как и Мишка, наградил своей визиткой и пожеланием, чтобы непременно звонила, и удрученная Мария несолоно хлебавши поехала домой.

И не через месяц, а тем же вечером в ее жизни появился Иван.

– Здрасте, вы Мария? Профессор Заблоцкий велел мне вам помочь. Я его студент, меня Иваном зовут. Вы только расскажите, в чем дело, а то он сказал, что ему некогда. И в принципе я готов…