Вопреки последним словам, лицо Рупасова мрачнеет ещё больше.

– И всё-таки? – не унимается он.

Мой телефон, лежащий на краю столика, начинает вибрировать, а через мгновение заливается мелодией входящего звонка. Это и спасает от дальнейших разъяснений, которые Артёма, по большей части, и не касаются вовсе.

– Привет, Ром, – беру трубку без промедления.

Чем заслуживаю хмурый взгляд мужчины, сидящего рядом, а также далёкую от доброты улыбку, так и обещающую, что полученный мною перерыв в разговоре вряд ли спасёт и поможет в конечном счёте.

– Привет, – отвечает муж, тут же переходя к насущному: – Извини, только сеть ловить начала, раньше не получилось позвонить. У вас всё в порядке? – звучит больше в риторическом ключе, потому что ответа абонент не ждёт, продолжая на своей волне: – Долго вы ещё в этом аквапарке будете?

Наверное, я должна удивиться тому, откуда ему известно наше местонахождение, но ввиду недавних обстоятельств и приставленной за мной негласной слежке, заметить которую мне так и не удаётся… устала я удивляться сегодня.

– Недолго, – отзываюсь с усмешкой. – А сам ты долго ещё? Вроде как встретиться собирались… – не договариваю, предоставив ему возможность определить последующие варианты развития событий.

– Потому и звоню. Тебе придётся вернуться обратно. Вместе с Матвеем, – тяжело вздыхая, произносит Агеев-старший. – Сегодня я не смогу приехать. А Костя приедет ещё не скоро, насколько я успел понять. Так что пусть твоё сопровождение тебя на место вернёт – откуда взял, в общем, – заканчивает в неприкрытой издёвке.

Хочется съязвить о том, что трасса – не самое подходящее место для семилетнего мальчика, но эту информацию оставляю при себе, решая не накалять обстановку ещё больше, чем уже есть.

– Ладно, поняла, – отзываюсь нейтрально.

Хотя всё внутри так и негодует против подобного. Вообще не уверена, что Артём захочет вести меня и Матвея хоть куда-то после того, чём-либо подобном, как и просить вообще, если бы не было веских причин, потому и соглашаюсь без лишних слов.

– Матери позвони, она волнуется, – добавляю поспешно.

В ответ муж скептично хмыкает.

– Ладно. Позже ещё тебе наберу, как будет возможность, – явно прощается он.

– Хорошо, – говорю, но на том конце связи меня уже не слушают.

Агеев вешает трубку.

Как же меня бесит эта его привычка!

– Вот видишь, и объясняться не пришлось, – тут же отпускает едкий комментарий Рупасов, явно расслышав каждое слово состоявшейся беседы.

Он вновь беззаботно улыбается, да и вообще всем своим видом демонстрирует спокойствие.

Что выбешивает ещё больше! Особенно, если учесть, что ни одного вопроса – почему всё именно так, от него не следует.

В общем, зародившаяся во мне злость только растёт и крепнет. Но это даже хорошо, потому что она гасит все былые страхи и опасения.

И, раз уж так…

– Матвей – не твой сын, Артём, – проговариваю сходу, игнорируя его предыдущее высказывание. – Что бы ты не решил из-за того, что ему семь – это не так. Ты ошибаешься.

На несколько секунд воцаряется обоюдное молчание. И если я просто-напросто даю Рупасову возможность осмыслить сказанное мною последним, то он – явно пытается подобрать подходящие слова.

Артём резко выпрямляет спину, пристально вглядываясь в моё лицо в явном желании распознать, почему я снова его обманываю. Но я не обманываю. И он тоже это в какой-то степени осознаёт, пусть и не до конца, сомнений полно, я их вижу. А лицо самого мужчины моментально каменеет. Взгляд синих глаз смотрит с непониманием и неверием.

Чёрт, он ведь и правда решает, что Матвей – его!

Сердце в который раз предательски сжимается, но смягчать ни эту, ни встречную в находящемся напротив боль я не намерена.

Раз уж начинаю, так до конца пойду.

Мы оба это всё заслуживаем с лихвой…

– Что ты сказала? – едва слышно произносит Артём.

Столько растерянности слышится в его голосе, что в какой-то мере мне впору ненавидеть себя. Но потом я вспоминаю, чья на самом деле тут вина, поэтому повторяюсь без зазрения совести:

– Матвей – сын Романа Агеева. Не твой.

Если бы было возможно убить словами, наверное, я сейчас сделала бы именно это. Никогда в жизни не видела столько мучительной тоски и болезненной безысходности в бездонном омуте синих глаз моего самого первого в жизни мужчины.

– То есть как? – до сих пор не верит мне Рупасов.

Тяжело вздыхаю, попутно отмечая, что Матвей всё ещё занят водным аттракционом, а значит точно не услышит дальнейшего.

– Если так принципиально, могу показать тебе свидетельство о рождении, – проговариваю твёрдо, глядя прямо в глаза мужчине, хотя на самом деле, больше всего на свете хочется смотреть куда угодно, но только не на то, как расходится на части его сердце. – Матвей родился в то время, когда у меня должна была пойти тринадцатая неделя беременности, соответственно, он никак не может быть твоим сыном. Не я его родила. Другая женщина. Она умерла при родах. В том же роддоме, где я была, когда… – запинаюсь, не в силах договорить.

Сколь бы решительности не было во мне, она тает в одно мгновение – быстро и безвозвратно, стоит только подойти к теме о собственном ребёнке.

– Не ты родила? – повторяет за мной бестолково Артём.

Вопреки тону, в синих глазах эмоции мелькают с такой скоростью, что я и не успеваю распознать их все.

– Не я, – подтверждаю, кивая.

Вот теперь я вижу в нём то самое чувство, которое очень знакомо. Вспыхнувшую неприкрытую ярость, смешанную с чистейшей ненавистью, целиком и полностью посвящённую мне одной.

Если бы она тоже была способна убить…

То я давно мертва.

– Другая, да? – вкрадчиво уточняет мужчина.

Он поднимается с места и мне приходится повторить за ним.

– Да, – киваю снова.

Шагаю ему навстречу, намереваясь взять его за руку, хоть как-нибудь успокоить и объяснить, почему всё так выходит, но Рупасов отшатывается, не позволяя сократить дистанцию между нами.

– Ты сделала аборт, чтобы воспитывать чужого ребёнка? – больше не спрашивает, констатирует факт Артём, болезненно морщится, а его лицо буквально застывает на этом моменте, мужчина всё ещё смотрит на меня, но в то же время будто бы и не видит, а мой окончательный вердикт не заставляет себя долго ждать: – Михалёва, ты – ебанутая… – заканчивает с отвращением.

Былая злость, вспыхнувшая в нём, на моих глазах превращается в презрение, смешанное с горьким сожалением. Да, эта эмоция не должна ранить так сильно, как предыдущая, но… оказывается, для меня это не так. И если пару секунд назад я ещё собиралась прояснить ситуацию и даже попросить прощения, если придётся, то последнее напрочь отрубает любое желание сделать хоть ещё один шаг навстречу тому, кто посмел отозваться об отношении к Матвею в таком ключе. Ведь он – то единственное, что помогает мне восемь лет назад удержаться на краю и не сгинуть окончательно в беспросветной темноте, которая окружила тогда. И пусть я ещё совершенно точно об этом пожалею, но сейчас не интересуют последствия. Всё, что остаётся –