В этом конкретном случае я записывал текст, отправлял его, а затем по электронной почте получал режиссерские указания: «Легче, придерживайтесь оригинала, не добавляйте драмы». Принимая их во внимание, я пробовал еще раз. Затем весь процесс повторялся – снова появлялись указания, я делал еще один дубль, снова и снова. Восемь дублей спустя я, наконец, записал итоговый вариант. На самом деле я вовсе не был раздражен, но пришел к выводу, что если бы мы сделали это обычным способом – в студии, где режиссер моментально бы оценивал каждый дубль, а не по электронной почте, то могли управиться с задачей за один день, а не за неделю. Иногда вещи лучше делать старым проверенным способом.

Впервые я увидел спектакль бельгийской танцевально-театральной группы Ultima Vez под руководством Вима Вандекейбуса в Сиэтле в 1991 году. Я был потрясен. Все, что они делали, было вдохновляющим и изобретательным вплоть до декораций – в той постановке задник сделали из сшитых воедино платьев из секонд-хенда.

Я разговорился с Вимом и танцорами после шоу, и дальше мы продолжали поддерживать связь. Несколько лет спустя Вим предложил мне написать музыку для задуманного им фильма, основанного на рассказе Пола Боулза. Фильм не состоялся, но благодаря ему мы снова установили контакт. Я поехал в Брюссель, чтобы посмотреть ранние репетиции пьесы «Мечтам и желаньям вопреки» (“In Spite of Wishing and Wanting”). Увиденное мне понравилось, и я вызвался написать музыку ко всей пьесе или хотя бы к какой-то ее части. Я сказал, что, если Вим и компания захотят попробовать, я пошлю им сырые музыкальные эскизы на пробу.

К этому времени я уже начал осваивать домашнюю запись. Почти все партии для этого проекта были записаны в моей квартире. В студии мы записали только струнные, духовые и еще несколько других инструментов, но эти сессии были довольно короткими. Это был еще один большой шаг в сторону от того, с чего я начинал, от ужасного ощущения, что я не контролирую, как все звучит, часы тикают, я полностью завишу от чужих людей. Сведение, однако, было сделано в «настоящей» студии. Свежие уши на этом этапе полезны, поскольку музыкант склонен влюбляться в какие-то детали по причинам никому, кроме него, не известным.

In Spite of Wishing and Wanting, записанный в 1998 году, был первым альбомом, права на который целиком и полностью принадлежали мне, поэтому я начал продавать его на своих концертах. Я продал не очень много, но было приятно знать, что даже этот умеренный доход помог компенсировать некоторые издержки производства, и было также радостно от мысли, что я столько сумел сделать сам. Появился новый вид музыкальной экономики, во многом благодаря новым технологиям записи.

Я занимаюсь своими делами в основном в Нью-Йорке, курсируя между Мидтауном, где живу, и моим офисом в Нижнем Манхэттене. Часто приходится ездить в Бруклин, чуть реже в Хобокен и Квинс. Я живу в промышленном районе, но напротив меня живет семья, а рядом расположена потогонная фабрика. По соседству есть полицейский участок, реабилитационный центр, китайско-мексиканский ресторанчик с едой навынос и небродвейский театральный центр.

Иногда кажется, что процесс написания песен ничем не отличается от покупки еды или стирки – банальные вещи, которыми я занимаюсь более или менее постоянно. Мы разбираемся с бытовыми проблемами по мере их возникновения, и написание песен можно рассматривать аналогичным образом, как ответ на конкретные и даже прозаичные потребности. Иногда в нашей повседневной деятельности может показаться, что мы не придерживаемся какого-то плана работ, не представляем, куда в конечном итоге движемся. Так же порой обстоят дела и с процессом написания песен. Маленькие решения принимаются незаметно каждую минуту, и их совокупный эффект, а также часто неозвученные принципы, стоящие за ними, определяют то, что ретроспективно кажется сознательным планом с эмоциональным стержнем и четким направлением. Случайное блуждание часто приводит вас куда-то, куда, как вы позже понимаете, вы и хотели пойти.

В то время, когда я писал песни для альбома Grown Backwards, в моей жизни бушевали любовь, гнев, печаль и разочарование. Велось две войны: одна началась из мести, а вторая вроде бы из-за нефти. Огромные суммы были потрачены на кажущиеся бесполезными и контрпродуктивными усилия, которые, как многие предсказывали, должны были обернуться гибелью невинных людей и в обозримом будущем сделать наше государство менее уважаемым, а нашу жизнь менее безопасной, как физически, так и экономически. Как и многие люди, я чувствовал гнев и отчуждение и делал все возможное, чтобы предотвратить второй конфликт, но избежать его не удалось. Наша нация, все еще ошеломленная, раненая и пошатнувшаяся, свернула не туда – словно безбашенный боец, готовый вступить в схватку с кем угодно, кто отдаленно напоминает врага. Я вел блог и начал кампанию, результатом которой стала реклама на всю страницу в The New York Times и Rolling Stone, призывающая к сдержанности. Пример одного из этих объявлений вы увидите на следующей странице.K

Но все напрасно. Недавние исследования показали, что люди игнорируют факты, которые противоречат тому, во что они хотят верить. Даже «умные» люди, которых я знал, кого уважал, убеждали себя в необходимости вторжения. Это заставило меня усомниться в своей стране и соотечественниках, даже в своих собственных друзьях. А как прикажете на такое реагировать? Я чувствовал себя потерянным в родной стране. Какая музыка может возникнуть из подобных чувств? Это были не просто абстрактные политические идеи. Я был сбит с толку и каждый день кипел от злости.

Песни протеста? Они могут выразить то, что люди чувствуют, то, что они ощущают, даже если не могут сформулировать, но едва ли это лучший способ изменить сознание людей или хотя бы заставить их задуматься. В конечном счете такие попытки выглядят надменно. Мне казалось, что песни и музыка должны вместо этого предлагать альтернативный путь. Может быть, песни могут эмоционально подтолкнуть к толерантности и открытости тех, кто только критикует. Может быть, песни даже не только служат рациональным аргументом такой альтернативы, но и сами становятся ею. Я не был уверен, что смогу написать такие песни, но постоянно думал об этом.

Я прекрасно провел время, исполняя песни из моего предыдущего альбома Look into the Eyeball, поэтому инстинктивно желал усовершенствовать его подход и продолжить в том же направлении. Музыкант и композитор Стивен Барбер переделал многие струнные аранжировки для гастрольной группы, и я предложил ему сделать все новые аранжировки следующего альбома. Струнники, участвовавшие в североамериканских концертах, были из Остина, штат Техас, как и сам Барбер, поэтому они могли проработать все тонкости вместе еще до того, как мы оказались в студии. Эти песни, пытавшиеся стать альтернативой лжи и грязи, в которые мы были втянуты, звучали еще более ярко по сравнению с теми, что я записывал пару лет назад. Оперные арии, которыми я незадолго до этого вдохновлялся, были своего рода вехами. Я чувствовал, что хочу чего-то бесстыдно красивого, поэтому самолично спел несколько этих арий. Я не пытался петь типично оперным голосом, я хотел, чтобы эта музыка воспринималась как прото-поп-песни, которыми они и являлись. Раньше люди напевали известные арии, работая или отдыхая: все их знали. Ближе всего я подошел к тому, чтобы сделать настоящую протестную песню, в кавере на Lambchop, правда, текст был позаимствован из древнеегипетской поэмы – это был крик против насилия и отчуждения. Мы недалеко от этого ушли.