Виржини подняла голову.

– Вот это сообщение от Линетт Маркюс, оно пришло вчера, – сказала она.

Она удивилась, заметив, как вдруг заблестели глаза Сары.

– Что с тобой, дорогая? Тебя что-то огорчает? Я ничего не поняла из этого письма, но мне оно показалось хорошим, правда? Хочешь ответить?

Она положила свои руки на руки Сары, но никакой реакции не последовало.

– Нет? Ну, как хочешь. Может, тебе нужно обдумать ответ?

Виржини встала, убрала компьютер в сумку.

– Я зайду позже.

Но Сара не хотела отвечать. Ей нечего было сказать Линетт. Та сама только что написала, что теперь все счастливы. Так зачем раскрывать еще какие-то секреты? Она одна знала, что не все истины стоит открывать. Даже Линетт, которой так нравится лавировать между мирами и которая доверяет оккультным идеям, не смогла бы понять ее, если бы узнала, как были выбраны люди, к которым она направила Ноама. Во всяком случае, то, что ей было известно, относилось к далекому будущему, к самому концу их жизни, которую она желала им прожить счастливо.

Ноам вошел в дом, стараясь ступать как можно тише. Он прошел на кухню, положил на стол только что купленные хлеб и круассаны и занялся приготовлением завтрака. Подняв голову, он снова застыл в восторге от красоты корсиканского пейзажа. Он налил себе кофе, открыл стеклянную дверь и вышел на террасу.

Сзади его обхватили чьи-то руки, но он не стал оборачиваться.

– Какая красота! – прошептал он.

Джулия выхватила у Ноама чашку и сделала глоток.

– Твоя еще спит?

– Да, Эми такая соня. Совсем не как Анна.

– А та что, уже встала?

– Да, и засела перед телевизором.

– О господи! И тут то же самое! – воскликнул Ноам.

Развалившись на диване с еще заспанными глазенками и пальцем во рту, его племянница не отрываясь глядела в телевизор, где шли итальянские новости. Ноам подхватил ее на руки и расцеловал.

– Всё, выключаю, – сказал он, завладев пультом.

– Ну хоть пять минуточек! Включи мультики!

– Не поддавайся! – отозвалась Элиза, выходя из ванной. – Ну-ка, Анна, пойдем умоемся и будем завтракать.

Она поцеловала брата, взяла на руки дочку и понесла ее в ванную комнату.

Собравшись было выключить телевизор, Ноам вдруг увидел на экране лицо профессора Луццато. Он вздрогнул, насторожился, прислушался. По-итальянски он не говорил, но быстро понял, о чем шла речь: старый философ накануне скончался.

Им овладела странная смесь грусти и облегчения. Филиппо Луццато умер, но они с Джулией были живы. Ему вспомнились лица Вайнштейнов и супругов Надь, и он улыбнулся при мысли, что они по-прежнему будут наслаждаться своим счастьем. Из ванной вышли Анна с Элизой.

– Ну вот! – воскликнула его сестра. – Выключи сейчас же! Племяннице ты запрещаешь смотреть, а сам торчишь перед телевизором! Нельзя же так!

Ноам даже бровью не повел. В репортаже теперь показывали клинику, где умер Луццато, ту самую, куда он ходил, чтобы увидеться с ним.

Элиза выхватила из рук брата пульт, но, заметив, с каким интересом тот смотрит на экран, не решилась нажать на кнопку.

– Что с тобой?

– Я… знаю этого человека.

– Знаешь?

– Да. Ну… вернее, я читал его работы, – солгал он. – Переведи, что они там говорят про него.

– Я давно не пользовалась итальянским… И вообще, не будем начинать такой прекрасный день с дурных новостей, – возразила она, подталкивая брата к террасе. – Джулия ждет.

Ноам нехотя вышел из гостиной.

Прежде чем выключить телевизор, Элиза мельком взглянула на экран. Один кадр тронул ее: маленький мальчик, чуть старше Анны, бледненький, с темными кудряшками, стоял рядом с изящной женщиной, которая отвечала на вопросы журналистов.

– Моему свекру не понравилось бы, что мы грустим о нем. Это был великий человек, прекрасный отец, чудесный дедушка. Для меня он не умер. После него остались мысли, книги и наша дружная семья. А еще внук, который носит его имя и фамилию.

Элиза нажала на кнопку пульта и вышла на террасу к Джулии, Анне и Ноаму.

Впереди их ждал прекрасный день.

Сорок лет спустя

Что такое смерть для тех, кто остается жить?

Жестокая пустота, когда от того, кого они любили, остается лишь тень.

Важнейший момент, когда взгляд, подкрепленный верой, может разглядеть силу души.

Конец – для тех, кто сводит человеческое существо к набору физических величин.

Но что такое смерть для того, кто уходит?

Она – то, к чему он готовился в течение жизни.

Первую половину жизни Ноама мучил страх перед тем, чего он не знал. Всю вторую половину он опасался того, что знал слишком хорошо: жизнь пуста, если не наполнить ее чувствами, позволяющими выстроить собственный мир и мир тех, кого ты любишь.

Поэтому осью своей вселенной он сделал любовь к Джулии.

А вокруг них стали вращаться родные и близкие, черпая энергию в силе их притяжения, питаясь излучаемым ими светом. Поэтому, когда Ноам обнаружил безжизненное тело Джулии, он ничего не сказал, не заплакал. Только поцеловал ее в еще теплые губы и прошептал, обращаясь к ней: «Подожди… если ты где-то есть, я скоро приду к тебе…»

А потом попросил меня оставить его с ней наедине и позвать детей.

Думаю, я знала, что должно случиться, но все же послушалась его.

Чуть позже, открыв дверь, я увидела его лежащим рядом с ней. Глаза его были закрыты. Он держал ее за руку, а на лице у него играла странная и прекрасная улыбка.

Они умерли вчера, и тем не менее сегодня на лицах их детей и друзей нет печали, а в доме царит безмятежный покой. Некоторые даже улыбаются. Все потому, что смерть Джулии и Ноама стала, как и их жизнь, свидетельством нерасторжимого единства, навеки связавшего их.

* * *

Мой брат рассказал мне о том, что ему пришлось пережить летом две тысячи одиннадцатого года, лишь много лет спустя – чтобы уберечь меня от этой темной истории, как он пояснил. Это правда: я переживала бы за него – он был такой ранимый в ту пору.

Ноам так никогда и не перевернул страницу, касающуюся главного момента той истории. Я знаю, что он не переставал интересоваться жизнью тех людей, которых указала ему Сара. Джулия ругала его за это, убеждая, что раз профессор-итальянец умер, значит, все это мрачное пророчество – ложь. Я же, случайно узнав, что внук знаменитого философа носит имя и фамилию своего деда, не разделяла ее категоричности. Стало ли это в конце концов известно и брату? Не знаю. Может быть, он просто считал себя навеки связанным с ними?