Они вроде бы жили вместе, но на два дома. Это было и хорошои плохо, наверное, рано или поздно все-таки получилась бы у них нормальнаясемья, потому что они действительно очень любили друг друга.

Гришкиного появления на первых порах вообще никто незаметил. Он тихо, ненавязчиво вошел и в дом ракитиных, и в ее дом, сначала вкачестве случайного гостя, потом как приятель Зинули, а потом сам по себе, какГришка Русов, который просто есть, и все. Он умел быть всегда рядом и всегдакстати.

Если бы ей кто-нибудь сказал: «Смотри, вот этот мрачноватыйпровинциальный молчун, сын какой-то большой партийной шишки из Сибири, станеттвоим мужем», она бы очень удивилась и, наверное, даже засмеялась бы: «Кто?Гришка? Да никогда в жизни!»

Но известно ведь, что нельзя зарекаться…

Он был совсем не так прост. Учился, между прочим, вуниверситете, на факультете психологии. И квартиру в Москве имел своюсобственную, на проспекте Вернадского, так как папа у него был первымсекретарем Синедольского крайкома партии, а дети таких пап в общежитиях нежили.

Он никогда не приходил с пустыми руками, в его красивойзаграничной сумке были припасены всякие деликатесы из какого-то закрытогопартийного то ли буфета, то ли распределителя. Стоило чему-то сломаться, и онтут же чинил, молча, быстро. Однажды, во время шумной вечеринки у Ники дома,она застала его на кухне у раковины. Он мыл посуду.

Никите такое в голову не могло прийти.

Как-то у нее окончательно сломался смеситель в ванной, наследующий день Гришка принес и поставил новый, импортный. Никита в своидвадцать три года еще не имел представления о том, что такое гаечный ключ, каки сколько надо дать сверху продавцу в магазине «Сантехника», чтобы тот достализ-под прилавка хороший смеситель, и почему импортный лучше нашего.

Все это были мелочи, но Ника, в отличие от Никиты, прекраснознала цену этим мелочам.

Никита становился известным поэтом. Его стихи довольно редкопечатались в журналах, так как были идеологически сомнительны, но зато широкорасходились в самиздате. Барышни перепечатывали их на машинке и учили наизусть.Никита рассеянно улыбался барышням. Улыбки эти ничего не значили, но Никенравились все меньше.

Однажды какая-то горячая поклонница его таланта оченьхорошенькая, завела с ним долгую интересную беседу об акмеизме. Делопроисходило под Новый год у кого-то в гостях, и Никита так увлекся литературнойбеседой, так долго сидел в уголке с очень хорошенькой барышней, голова кголове, склонившись над книгой, что многие обратили внимание на этутрогательную картину и стали многозначительно поглядывать на Нику. А Ника взялаи ушла, не сказав ни слова. Вместе с ней ушел Гришка.

Никита спохватился довольно быстро, бросился догонять Нику.Но не догнал, потому что Гришка сразу, как только они вышли на улицу, поймалтакси.

– Объясни мне, что произошло? – спрашивал потом Никита.

– Ничего, – отвечала Ника.

– Но почему ты вдруг взяла и ушла, потихоньку, ни слова мнесказала?

– Просто голова заболела. Не хотела тебя отвлекать.

– От чего? От чего отвлекать? – искренне недоумевал Никита.

– От интересного разговора.

– А я что, с кем-то вел интересный разговор?

– Ладно, не важно. Хватит об этом, – болезненно поморщиласьНика и злилась на себя, вовсе не на него, потому, что надо быть полнойидиоткой, чтобы всерьез ревновать к каждой барышне, с которой он простопоболтал, сидя в уголке.

Все это были глупые, гаденькие пустяки, не стоящие внимания.

А Гришка между тем всегда смотрел только на нее, неотрываясь, не отвлекаясь на других, даже на самых хорошеньких.

Никита после института работал спецкором в крупноммолодежном журнале и не вылезал из командировок. Его долго не было, а Гришказаходил почти каждый день, появлялся иногда без звонка, спрашивал, что онасегодня ела, набивал ее холодильник продуктами, заранее знал, что кончаютсяспички, сахар, соль, относил в починку ее сапоги, из-под земли доставал еелюбимые французские духи, причем не ко дню рождения, а просто так, потому чтобутылочка уже пустая. И все это молча, словно так и нужно, и вовсе не трудно, иничегошеньки не надо взамен.

А в самом деле, что ему было надо? Ведь не квартира, немосковская прописка. Он все это уже имел. Со стороны это было похоже набанальный любовный треугольник, но Нике и Никите все никак не приходило вголову посмотреть со стороны. Никита, как на зло, был совершенно неревнив ижутко, по-детски, доверчив. Он верил Нике, верил Гришке. Ревность была для негокатегорией абстрактной и комичной.

Ника успела потихоньку привыкнуть к дружескому Гришкиномувниманию. Ведь не могло быть речи ни о какой любви с этим провинциальнымпартийным молчуном.

– Гришка, почему ты не женишься? – спросила она однажды.

– Тебя жду, – ответил он.

Она усмехнулась, уверенная, что он пошутил.

Но все чаще, оставаясь с ним наедине, она чувствовала некотороенапряжение. Все длинней и многозначительней становились паузы в разговорах, всенастойчивей он ловил ее ускользающий взгляд, а однажды поймал ее руку, сталбыстро, жадно целовать пальцы, и лицо его при этом было таким, что лучше бы онане видела… Никогда, ни разу у Никиты не было такого лица.

Вокруг Ракитина продолжали виться стайками барышни,любительницы поэзии. Ко всему прочему, он был еще и красив, и обаятелен, иудивительно остроумен. Успех его рос, и уже иногда шелестели страшно знакомыеслова: гений и трагедия художника.

– Ракитин все еще с этой своей докторшей? – случайноуслышала она однажды на поэтическом вечере в Доме архитектора. – С ума сойти!Ракитин – и какая-то врачиха со «Скорой помощи»! Они там все та-акие тупые… Вотнедавно мне пришлось вызвать «Скорую», и приехала какая-то ужасная тетка…Знаешь, это вечная трагедия художника, рядом со всеми великими поэтамипочему-то всегда оказывались тупые, пошлые женщины.

– Да, не говори, – покачала головой вторая барышня. – Ну чтоможет врачиха со «Скорой» понимать в поэзии? Он ведь гений, а она кто такая?Пошлая мещаночка.

Барышни за соседним столиком не сочли нужным оглядеться посторонам.

Никита выступал на этом вечере, много и с большим успехом.Во время антракта он остался за кулисами, а Ника сидела в буфете. Разумеется, сГришкой.

И когда прозвучал рядом диалог невнимательных барышень,Гришкина теплая ладонь ласково, спокойно накрыла Никины ледяные пальцы. Он несказал ни слова, он просто смотрел на нее не отрываясь и нежно, бережно гладилее руку.