Прибыл наш ужин, и беседа перетекла в менее смертоубийственное русло.

* * *

– Вот поэтому, – изрек инспектор, поставив чашку с кофе на блюдце, – я больше и не могу играть в крикет.

Добираясь от Корн-стрит до Клифтона, мы презрели несильный, но непрестанный дождь, и воздух в кофейне был пропитан парами влаги, исходящими от сохнущих пальто и мокрых зонтов. Инспектор прибыл пешком, одетый в непромокаемый макинтош; свой портфель он прижимал к боку, дабы защитить его от всепроникающего моросящего дождя. Мы угостили его кофе и пирожными и дали ему немного просохнуть, прежде чем начать наседать, требуя обещанных фактов. Само собой разумеется, что ждать долго леди Хардкасл не смогла.

– Хватит говорить о ваших спортивных подвигах, инспектор, – отрезала она. – Пора поговорить о других делах. О башмаках, о сургуче, капусте, королях[44]. А также о капустоголовых третьих сыновьях местных графов, не платящих своих долгов.

– Достопочтенный Джеймс Стэнсбридж, – сказал инспектор, сунув руку в портфель и в очередной раз извлекши из него папку из плотной желтой бумаги, – куда более интересный персонаж, чем обычно пишут в популярных газетах. Все, что вам нужно, содержится здесь. – Он постучал по папке. – Но резюмировать эти сведения совсем нетрудно. Большинство в нашем городе знают Джимми Стэнсбриджа как компанейского выпивоху и неисправимого – и чертовски неумелого – азартного игрока. И так оно и есть. Но таким он был не всегда. Майор Джеймс Стэнсбридж, коим он некогда являлся, отличился во время англо-бурской войны, когда в Трансваале он, командуя небольшим диверсионным отрядом, наголову разбил куда большие силы буров, совершавшие, как они говорили сами, партизанские налеты. Причем этих буров он побил их же собственным оружием – подобрался скрытно, накостылял им по первое число и так же скрытно отошел к своим. Прямо-таки герой – его наградили орденом «За выдающиеся заслуги».

– Стало быть, он дослужился до майора и был награжден, – подытожила леди Хардкасл. – Это делает его грехопадение еще более трагичным. Бедный малый.

– Верно, – отозвался инспектор. – Но это также означает, что он как раз тот человек, который способен скрытно подобраться к дому под покровом ночи и сжечь его вместе с тем, кто находится внутри.

– Да, он бы определенно стал в нашем списке первым, если бы вчера мы не подтвердили его алиби. До десяти часов вечера он играл в карты, до одиннадцати был занят с «гувернанткой» Молли, а затем – это особенно вам понравится – провел остаток вечера, включая то время, когда, по нашим предположениям, был совершен поджог, в компании мистера Натаниэля Морфилда и мистера Редверса Хинкли в кабинете Хинкли на Корн-стрит.

– А мне обязательно знать, каким путем вы добыли эти данные? – осведомился инспектор.

– Думаю, этого вам лучше не знать, – ответствовала леди Хардкасл.

– Нет, никаких законов мы не нарушали, – заметила я. – Но вы же знаете, как злятся эти господа, когда приходится искать данные в зданиях их контор – даже если речь идет о площадях общего пользования, таких как вестибюль.

– Значит, вам неизвестно, что он там делал, – заключил инспектор. – Он был должен Морфилду деньги. Возможно, оплачивал свой долг.

– Возможно, – согласилась я. – Хотя на вечере у Фарли-Страудов Морфилд не распространялся о его долгах. Как и о своих. Стэнсбридж попросил кого-то из остальных одолжить ему несколько фунтов, и Морфилд ни слова не сказал о том, что у него и так полно долгов. Он просто посоветовал им всем не одалживать Джимми денег, дав понять, что всерьез рассматривать такую перспективу может только глупец. Впрочем, не знаю, стал ли бы он рассуждать на эту тему в присутствии Хинкли.

– Погодите, – сказал инспектор. – Вы, кажется, только что упомянули, что у Морфилда есть долги?

– Да, извините, – ответила я. – Дина Коудл нашла в блокноте Брукфилда сведения о том, что у него есть большие долги. Морфилд почти банкрот.

– Неожиданный поворот, – заметил инспектор. – Но это не объясняет, какого черта они делали там вместе.

– Возможно, им были нужны какие-то практические рекомендации по игре в карты, – предположила я. – Несколько выигрышей в партиях с высокими ставками могли бы избавить Морфилда от долгов.

– Из того, что я слыхала, надо совсем отчаяться, чтобы просить совета у достопочтенного Джимми, – возразила леди Хардкасл. – Куда вероятнее, что им для чего-то нужно получить доступ к графу.

– Может быть, и так, – сказал инспектор, осушив свою чашку. И потянулся к кофейнику.

– Возможно, им был нужен кто-то, имеющий боевой опыт, – высказала догадку я, правда, не вполне серьезно.

Инспектор, наливавший себе кофе, резко поднял голову.

– Что вы сказали? – переспросил он.

Я протянула руку и повернула кофейник носиком вверх, чтобы не дать кофе переполнить его чашку и потечь на блюдце.

– Я сказала, что, возможно, им нужен кто-то, имеющий боевой опыт.

– А что, если так оно и есть? – задумчиво протянул он.

– Это была шутка, – заметила я.

– В каждой шутке есть доля правды, мисс Армстронг. В каждой.

– О чем это вы? Вам что-то сказал ваш полицейский нюх? – спросила леди Хардкасл.

– Это слишком фантастично, чтобы говорить об этом уже сейчас, – ответил инспектор. – Но может статься, в конце концов я буду обязан угостить мисс Армстронг выпивкой и притом, не скупясь.

– Я заинтригована, – сообщила ему я.

– Боюсь, я бы почувствовал себя глупо, если бы сказал больше уже на этом этапе.

– Знаете, вы с Фло два сапога пара, – посетовала моя хозяйка. – Она тоже подвергает меня танталовым мукам. «Погодите, миледи, – говорит она, изображая тихонравие и невинность. – В свое время вам все станет известно». При этом она имеет в виду, что все станет известно только тогда, когда она сочтет, что я уже достаточно страдала.

Инспектор рассмеялся.

– Насколько я помню, это, скорее, одна из ваших собственных штучек, – не согласился он. – Если из этого что-то выйдет, я скажу вам сразу. А если нет, я лучше не стану выставлять себя дураком и промолчу о том, что вообще об этом думал.

Леди Хардкасл хмыкнула.

– Ну, хорошо, – сказала она. – Возьмем еще один кофейник?

Он достал из жилетного кармана часы и откинул их крышку.

– Почему бы и нет? У меня масса времени. Миссис Сандерленд выедет сегодня в город, чтобы купить новую шляпку, но до тех пор я свободен.

Утром в понедельник, почти через четыре недели после пожара на Томас-стрит и ареста Лиззи Уоррел, в доме леди Хардкасл царило уныние. Мы маялись уже почти месяц, но смогли узнать лишь немногим более того, что погибший в огне журналист, человек упорный и принципиальный, последние свои месяцы на земле провел, пытаясь разоблачить темные дела нескольких жадных и низких субъектов. Но насколько нам было известно, ни один из них не нес прямую ответственность за его смерть.