За последний день доктор Ли успел рассказать ей много интересного. Однако не только для Лю Синь, но и, как оказалось, для доктора Ли и даже самого Некрошинского, который был главным руководителем и частично спонсором проекта, было неожиданностью, что мальчики так встретили появление в лагере Лю Синь, единственной здесь женщины.

Когда утром, на рассвете, они, каким-то образом обнаружив, что в лагере есть женщина, и, узнав, где она спит, проникли в палатку и выстроились в очередь, чтобы просто нежно дотронуться до ее щеки, никто не знал, как на это реагировать.

Сама Лю Синь, помня, как мальчик ни с того ни с сего порезал Мурата и Санька, лежала ни жива ни мертва от страха, боясь пошевелиться, и думала лишь об одном: видят ли они, что на ней белый халат, и не примут ли за чужую.

Но, очевидно, мальчиков ее белый халат не очень волновал. Главным для них было то, что она была женщиной. Она стала реальным воплощением какой-то галлюцинации или высвобожденного глубинного подсознания, инстинктивной тяги… Как бы это ни называлось, это было сильнее всяких искусственно заложенных в мозг этих маленьких зомби приказов. Но какие действия могли последовать за выражением нежности и ласки, предположить было невозможно. Лю Синь, сжимаясь от ужаса, посматривая сквозь ресницы, дождалась, когда ее погладят все мальчики. От прикосновения они настолько разволновались, что у некоторых даже потекли слезы. Но по второму разу никто к ней подходить не торопился. И тут раздался голос доктора Ли, который, как оказалось, стоял вместе с господином Некрошинским и наблюдал за всем этим от дверей.

— Один-три, два-три, три-три, четыре-три, пять-три, шесть-три, семь-три, восемь-три, девять-три, один-четыре, два-четыре, три-четыре, выйдите из палатки, — тихо, но твердо сказал он.

И мальчики один за другим вышли из палатки. Только тогда Лю Синь решилась открыть глаза.

Господин Некрошинский, даже не пожелав ей доброго утра, вышел вслед за ними, а доктор Ли покачал головой:

— Говорят же, в мире нет ничего дороже материнской любви.

— Они меня приняли за мать? — удивилась Лю Синь.

— Они сироты, и всякую женщину они воспринимают как мать, — вздохнул доктор Ли.

— Я заметила, что глаза у них будто стеклянные. А когда дотрагивались до моей щеки, там будто появлялось что-то живое. Всего на какое-то мгновение, но это была живая искра, — сказала Лю Синь, поднимаясь с постели. Спала она не только в халате, но и в одежде.

— Да, я на это тоже обратил внимание, — кивнул доктор Ли. — И это еще один из нюансов в действии этих препаратов. Они, с одной стороны, блокируют все личностное, человек способен не задумываясь выполнить любую команду куратора, а с другой — психика ищет какой-то опоры и находит ее очень глубоко в подсознании. В данном случае это женщина, образ мамы…

— Но ведь кто-то из них мог отреагировать и неадекватно. По вашим расчетам, они должны уничтожать всех чужих. А женщина в любом случае здесь чужая. Здесь же у вас нет женщин, — сказала Лю Синь.

— Дело в том, что на подсознательном уровне мужчина, тем более восточный мужчина, не воспринимает женщину как соратника или противника. Женщина для него — это не человек, это женщина, — заявил доктор Ли.

— Европеянки или американки вам за такие рассуждения и шею намылить могли бы, как говорят русские. Но я, пожалуй, с вами соглашусь, — улыбнулась Лю Синь, — во всяком случае, это поможет мне не бояться так сильно, до дрожи, этих таджикских мальчиков.

— Я просто постараюсь не оставлять тебя одну. И потом, как только я завершу здесь все свои дела, мы с тобой отправимся в Китай, — напомнил доктор Ли. — А сейчас я пойду отошлю мальчиков на задание. А те, кто не пойдет на задание, займутся тренировками. Так что можешь не бояться. Сюда никто не войдет. А завтрак вам с Саньком принесут.

Только тут Лю Синь вспомнила, что в палатке должен был еще находиться Санек. Но его не было.

— А где Санек? — спросила она удивленно.

— Санек пошел на инструктаж. Он поможет проводить с мальчиками тренировочные занятия. Но на завтрак он вернется сюда, — пообещал доктор Ли и вышел.

Через некоторое время Санек и правда вернулся и принес им с Лю Синь завтрак — картофельное пюре с котлетой, салат из свежих огурцов и чай.

Санек молча поставил поднос на стол и, только когда они сели завтракать, покрутил головой и произнес:

— Ну и дела!

— Доброе утро, приятного аппетита, — поприветствовала его Лю Синь как можно доброжелательнее и добавила: — Что-то случилось? Вы чем-то так озабочены?

— Озабочен! Озабочена одинокая баба под сорок. А я конкретно влип! Думаю, даже не я, а мы с тобой конкретно влипли!

— Поцему? — спросила Лю Синь, от волнения неправильно произнося русское слово.

— Поцему-поцему… — передразнил ее Санек. — Каждой бабе по пацану!

— Не понимаю, — внимательно глядя на Санька, покачала головой Лю Синь.

— Это юмор такой. Поговорка, — махнул рукой Санек.

— Юмор? — переспросила Лю Синь. — А при чем тут юмор?

— Черный юмор! — сказал Санек и все-таки объяснил: — Нас с тобой отсюда живыми не выпустят.

— Поцему?

— Не знаю, что тебе твой китаец успел показать, а я сегодня насмотрелся… Там новую партию этих таджикских мальчиков привезли. Я утром прогуляться вышел, а тут как раз микроавтобус подъезжает и из него выводят человек пять, ободранных, босых, грязных и со связанными руками и ногами. Прямо как в концлагерь. Тут же охранники их наголо раздели, под машинку постригли, помыли. А если кто от мыла и воды уворачивался или кричать, плакать начинал, плетью изо всех сил прямо по голому телу. А они же тощие, страшней атомной войны! Дрожат и как собачонки только поскуливают. Тут охранник одежду им принес и меня позвал. Кричит: «Эй, чего стоишь смотришь, помогай!» Я подошел, думал, помогать одевать этих детей надо. Оказалось, держать, чтобы не вырвались. Этот их самый главный пришел и каждому укол в задницу вшпилил. И они все прямо на глазах какие-то совсем тихие стали… Охранники их развязали и одевать стали. А когда одели всех, дали каждому по бутылке минералки с какими-то китайскими иероглифами. Я тоже попробовать хотел, а этот главный как шикнет на меня: «Не брать!» Я возмутился. Наехать типа на него хотел. Что типа этим чумазым можно, а мне, белому человеку, нет? Так он прямо побелел от злости. А кто-то из ребят-охранников шепнул мне на ухо: «От этой воды дебилом стать можно». Представляешь, они этих пацанят несчастных в дебилов превращают! А потом используют для своих нужд. Но главный их потом немного отошел и говорит мне типа: «Пока ты тут, поможешь ребятам. Борьбой или рукопашным боем с мальчиками позанимаешься. Но сначала инструктаж должен пройти». Ну, я на грудях халат и рубашку распахнул, повязку показываю, говорю: «Я инструктаж ваш на собственной шкуре прошел». Этот их главный ехидно так хмыкнул и говорит: «Сам виноват!» Я б ему его рожу холеную припечатал пару раз. Но сдержался. Мальцы эти воды глотнули, вообще как сонные мухи стали. Одного даже на руках в их палатку нести пришлось. Им отдельную новую палатку поставили, без кроватей, раскладушек. Прямо на земле постелили какие-то матрасы старые и уложили. Я что-то там еще промямлил, типа: «Они же голодные. Есть хотят». Но мальчики после того, как хлебнули каждый из своей бутылки с минералкой, так осоловели, что буквально через минуту все заснули. А я пошел на инструктаж. Его этот их главный, господин Не, как они между собой его называют, проводил. Нас три человека, которые будут с новой группой занятия проводить, приучать их к новым не то именам, не то кличкам. Еще предупредили, чтобы халат белый не снимали и воду из бутылок эту китайскую не пили.