– Видимо, конфискованное, а может, и честно прикатили с собой, – оспорил Калин свои же предположения шепотом, на что недалеко сидящий Гриня, усмехнувшись, заметил:

– Шавки императора и честность – вещи несовместимые.

Самой главной проблемой в данной ситуации являлись мары. Пока ветер дул с юга, диверсант оставался незамеченным, но направление могло резко смениться. Вот на этот случай и сидел мальчишка на ветке. Что бы ошарашить мар мыслеобразами и сбить их с толку, не дать напасть и растерзать Гоблу. На совсем худой исход операции «медвежья болезнь» Калину вручили плевательную трубку с сонными иглами, руководствуясь тем, что какой мальчишка не умеет пользоваться этим оружием. Гриня на этот же случай держал наготове свой лук. Остальные ребята рассредоточились, заняв удобные позиции. Добравшись до места, Гобла влил жижу из истолченных и разбавленных водой тел ночниц в откупоренную бочку. От костра поднялся один из служивых, держа в руках кувшин. Он направлялся к арбе за добавкой. Хуман застыл на месте, не имея возможности скрыться. Воин шагал, помахивая глиняной посудиной, зажав уголком рта травинку, мурлыча себе под нос незатейливую мелодию. Еще миг, и диверсант будет раскрыт. Калин стрельнул. Тонкая игла вонзилась в шею. Переживая, что от одной иглы парализатор подействует не слишком быстро, мальчишка следом запустил еще несколько штук. Парень, чертыхнувшись, хлопнул себя по месту «укуса» и в руку, а затем в ухо вонзились еще иглы. Имперец как стоял, так и упал вперед лицом. Гобла скользнул в траву, успев при этом захватить и иглы с нашпигованного вояки.

– Эй! Сень! – окликнул пропавшего посыльного один из его товарищей.

Калин напрягся, да и все остальные замерли, готовые вступить в схватку в случае тревоги.

– Ты че там, уснул?! Где вино?!

К облегчению затаившихся ребят тот, кого звали «Сень», громко всхрапнул, чем вызвал всеобщий хохот находившихся у костра.

– Теперь будем ждать прихода, – тихонько хихикнул диверсант, показавшись рядом с тем деревом, на котором сидел Калин. – Эх, что скоро начнется, – довольно оскалился он, предвкушая потеху.

Поняв, что посыльный вернется не скоро, за добавкой алкоголя отправился сам командир.

– Эх, девку бы, – мечтательно вздохнул он, почесывая живот, значительно выпирающий вперед. – Не надо было все-таки отпускать тех крестьян. Баба хоть и не молодая была, но еще вполне в соку. Как раз бы сейчас сгодилась, – с сожалением об упущенном развлечении вздыхал он, нащупывая в темноте кувшин.

Он только отошел от огня, глаза еще не привыкли к мраку.

– Эй! – небрежно пнул он подстреленного у арбы имперца. – Мельчает молодняк. Нет теперь той закалки. Эх, помню, когда пили всю ночь напролет, а утром еще и норму сдавали. А этот только проснулся и выпить-то толком не выпил, а уже отрубился. Слабак, – плюнул он рядом с всхрапнувшим телом.

– Буди этих бездельников, Фарт, смену сдаем, – вернулся от арбы командир отряда.

Разбуженные, помятые бойцы «выползли» к свету. Командир уходить на покой не спешил. Он выпил на посошок с новой сменой, потом еще раз – за спокойное дежурство и еще за что-то. Все никак не в силах оторваться от пойла, продолжал он сидеть сам и не пускал на покой совсем уже «уставшего» подчиненного. Тот самый подчиненный, который только что уже клевал носом, засыпая там, где и сидит, вдруг подорвался и резво зашагал, а затем и побежал во мрак.

– Чего это он? – удивленно вскинув одну бровь и прищурив другой глаз, посмотрел ему вслед командир, туго соображая, зачем и куда тот бежит.

В его объемном животе раздалась бурлящая трель, глаза резко увеличились, круглая рожа вытянулась, и он тоже ломанулся к ближайшим кустам, охая и ухая, на ходу развязывая веревочку, удерживающую штаны. Из темноты послышались характерные звуки медвежьей болезни. Свежая смена переглянулись, один из них пожал плечами, как бы говоря «а черт его знает, что с ними», как в следующее же мгновение подскочил, схватившись за живот, и кинулся к соседним от командира зарослям. Оставшийся последним имперец с опаской покосился на закуску, с подозрением принюхался к своей чарке с вином. Не успел он понять, от чего подобная беда напала на его сослуживцев, как и сам подпрыгнул с места и забегал вокруг костра, лихорадочно дергая одной рукой тесемку, которая, видимо затянулась узлом и не желала развязываться, а второй он придерживал зад, при этом ойкая и громко матерясь. Вот он остановился, тело его выгнулось дугой, как будто он нес нечто тяжелое, замер, словно прислушиваясь к «перестрелке» из кустов, порывисто вытянулся в струнку и схватился за пятую точку обеими руками, изо всех сил стараясь плотнее сжать оба полушария. Даже с ветки Калину было видно, как по штанине вниз, расплываясь, поползло темное пятно. Осознав, что торопиться уже некуда, стражник на деревянных, не гнущихся ногах отошел в сторону от костра.

Спустившись с дерева, друзья, давясь смехом, пригибаясь, отправились к Лаки, и компания уже вместе, обойдя горе-засаду, двинулась по дороге к близлежащему городу. Стражникам сейчас было не до них. Им еще долго будет не до них, как, хихикая, поведал Гобла.

* * *

До стен Южного перешейка добрались уже на рассвете. Ворота все еще были заперты на ночь, но Лаки подкупил дежурного, и их втайне от начальника караула пропустили внутрь.

– Следы запутываем? – тихонько спросил Калин, когда понял, что в этом городе они не задержатся надолго, максимум на пару часов.

– Не только, – хитро щурился безногий старик, сидя в спецкресле на спине своего сына.

У Лаки связей и подвязок хватало кругом. Пока команда отдыхала в пустом доме трущобного района, Нушик куда-то ушел по поручению старика. Вернулся он с мужичком неказистой внешности, средних лет, с маленькой заостренной бородкой и тухлым, безразличным взглядом. Незнакомец душевно поздоровался с Лаки и попросил уединения для приватной беседы, полностью проигнорировав остальных присутствующих в помещении. Уловив взгляд старика, все, кроме Нушика, покинули временное прибежище, выйдя во двор с покосившимся, полусгнившим забором. Мрякул, пользуясь случаем, решил размять крылья и принялся нарезать круги, выписывая виражи вокруг дырявой крыши, местами просевшей и поросшей лишайником, вводя в панику и ужас местных голубей. Обеденное солнышко припекало, как и полагается в это время года – нещадно.

Норг присел на корточки подле разбитого крыльца, укрывшись в тени навеса, и от нечего делать принялся колупать ногтем трухлявую древесину, внимательно рассматривая труды своей деятельности. Гриня с упоением наблюдал за полетами мрякула, приложив руку козырьком и щурясь от яркого света, он восторгался его кульбитами. Гобла, усевшись по-турецки прямо посреди двора, крутил между пальцев собственноручно сплетенную из кожаных ленточек змейку с янтарного цвета камешками на месте глаз, блаженно жмурясь и получая удовольствие от солнышка. Безмятежность и счастливый вид лица хумана вызывал легкую зависть у хмурого Норга, который оперся плечом о бревенчатую стену дома, тоже укрывшись от жары, и, как бы невзначай шаря глазами, цепко следил за округой. Он не понимал, как можно всегда быть в хорошем настроении. Гобла, как и Норг, владел двуручным боем, и на тренировочных спаррингах он вечно подтрунивал над северянином, даже когда проигрывал.