Шепчущиеся и хихикающие евнухи примолкли. Снаружи все так же настырно шелестел и шумно капал дождь.

Тарик удивленно воззрился на своего халифа:

– Но… мне говорят, что у вас… в аш-Шарийа… нет флота… На каких кораблях мы будем перебрасывать войска, мой повелитель?

Аль-Амин резко выпрямился – и его тут же заметно шатнуло. Он затейливо отмахнулся. И упрямо сказал:

– А мы его построим. Построим флот. В конце концов, у аураннцев есть военный флот, в Айютайа тоже есть – а у нас нет! Это неправильно!

– Я согласен, – осторожно кивнул Тарик, искоса, снизу вверх, посматривая на своего повелителя.

– Ну и замечательно, – важно кивнул аль-Амин.

И развернулся на каблуках. И вдруг, снова затейливо отмахнувшись от чего-то невидимого, обернулся и посмотрел на Тарика через плечо:

– Да, чуть не забыл. В субботу мы отправляемся на охоту. Мои астрологи говорят, что к субботе дождь прекратится, и погода установится. Мы желаем охотиться на газелей под аль-Мадаином!

Нерегиль недоуменно смотрел вверх. Аль-Амин подумал-подумал и развернулся к нерегилю полностью. И снова по-мальчишечьи топнул ногой:

– И мы желаем, чтобы ты нас сопровождал! Ты понял меня, самийа?

– Да, мой повелитель.

– Вот и прекрасно.

Гордо задрав вверх подбородок, аль-Амин снова крутанулся на каблуках и, отмахивая руками, быстро пошел к выходу. За ним потянулись ожившие и снова пустившиеся в шепотки и хихиканья евнухи во главе с Кавсаром.

Когда все вышли, Тарик обернулся к Абдаллаху – и вопросительно поднял брови: мол, что это было?

Абу аль-Хайджа лишь пожал плечами: а кто его, пьяницу запойного, разберет…

Отец – да будет доволен им Всевышний! – говаривал: два вида людей достойны сожаления – разумный, который подчинен неразумному, и сильный, над которым будет главенствовать слабый. Тарик, бедняга, был дважды несчастен.

* * *

Харран, тот же день

– …Это правда, что ваш город назвали так по слову «харр», «знойный»? – усмехнулась Мараджил, отводя тростниковую циновку и с любопытством выглядывая в дверной проем.

В жаркое время года – а в Харране любое время года было жарким – над дорогой клубилась пыль. Пыль была такой же достопримечательностью города, как и его легендарный зной. Пыль, ветер и слепые стены глинобитных домишек с коническими крышами. Круглые одноэтажные то ли лачуги, то ли соты для огромных, в рост человека, пчел лепились друг к другу в странном подобии медоносного дома. Ни сада, ни канала, ни прудика.

Хотя нет, канал в Харране был: лет десять назад по приказу Харуна ар-Рашида от задыхающегося в жарких пустошах, мелкого Джулляба отвели такой же мелкий и узкий канал. Домик, у порога которого сидела мать аль-Мамуна, стоял у самых Водяных ворот города.

Ну а сейчас улица перед домом текла пузырящимися грязевыми потоками. Дождь лил над Харраном третий день – не ослабевая. Дверная занавеска в доме напротив обвисла бурой тряпкой, крошечные оконца под самой крышей слепенько таращились в непогоду. Убогое жилище грозило расплыться такой же серо-бурой хлюпающей лужей, как и улица. Где-то далеко впереди во дворах мокрый ветер отчаянно лохматил одинокую пальму.

Госпожа Мараджил поймала в ладонь несколько капель и втянула руку обратно. Запахнула вокруг плеч пашмину – становилось зябко.

– Так как же, о Фазлуи? Так ли у вас в Харране горячо, как рассказывают? – настояла она на вопросе, обтирая ладонь о подол верхней юбки.

На ней не было ни покрывала, ни головного платка – да и за занавесом она не сидела. В старом городе звездопоклонников госпожа Мараджил с удовольствием отказалась от соблюдения омерзительных ашшаритских «приличий», превращающих женщину в козу в стойле.

Старый маг, копошившийся над кипой покоробившихся листков с таблицами, вскинул на нее слезящиеся глаза:

– Госпожа изволит шутить, – пожевал он морщинистыми губами. – Таких дождей в Харране не бывало с начала мира. Что до имени города, о властительница, то на нашем языке мы называли этот город совершенно иначе – задолго до того, как сюда пришли смуглые люди с юга.

– А может, такие дожди сулят конец мира? – Глаза Мараджил раскрылись маленькими колодцами мрака. – Что скажешь, Фазлуи?

– Госпожа снова изволит шутить, – нахмурился прорицатель. – Гороскоп твоего сына, о мать жемчужины океана вечности, сулит ему лишь радости…

– Не обманывай меня, старый хрыч, – мать аль-Мамуна прищурилась, как разъяренная кошка. – Я не зря тряслась в кеджаве по размытым дорогам, по которым шастают карматы!..

Сабеец съежился и застрелял маленькими, утопающими в морщинах глазками. Сухие ручки в старческих коричневых пятнах зашуршали листами:

– Госпожа изволит видеть сама: рождение ее сиятельного сына, этого пловца в океане божественности, состоялось, когда высота Проциона составляла 88 градусов, по прошествии восьми часов двадцати минут с начала ночи…

– Фазлуи, мне это известно!

– …несомненно, о отражающее истину зеркало! И я не зря посоветовал тебе, о великолепие святости и любви, задержать роды и попросил привести к тебе уродливую повивальную бабку, дабы вид ее задержал схватки и твой сын, этот главный проводник каравана по тропе истины, родился в наиболее благоприятный момент…

– Фазлуи!

– Да, моя госпожа? – Старик перестал бормотать и подскочил, словно очнувшись.

– Тебе известно содержание фирмана халифа, который вот-вот должны доставить в Харран?

С морщинистого личика разом сбежала угодливая улыбка. Сабеец надулся и зло скривился:

– Да проклянут боги этого выродка…

– Которого? Великого вазира? Или аль-Амина, подмахнувшего этот указ?

Наблюдая кислую гримасу на лице астролога, Мараджил злорадно раскрыла глаза:

– Ну что молчишь, Фазлуи? Хочешь в ров под стенами цитадели?

Астролог сейчас походил на загнанную в угол крысу: маленькие глазки отражали красноватый свет лампы и злобно блестели. Мараджил наслаждалась зрелищем и играла огромным сапфиром, свисавшим с золотой нити, перевивавшей косу.

Уступая настояниям законоведов – конечно, подкупленных главным вазиром, – халиф подписал указ, в котором отказывал сабейцам-звездопоклонникам в привилегии считаться зиммиями-покровительствуемыми. Им давался срок в три дня, чтобы обратиться в веру Али или умереть: эмир верующих, гласил указ, не может оказывать милости язычникам, поклоняющимся темным силам. Имущество казненных должно было отойти казне – вернее, увеличить состояние всесильного вазира. В последнее время размежевать личные средства Фадла ибн Раби и казенные становилось все труднее.

Взяв, наконец, себя в руки, сабеец снова расплылся в улыбке слаще патоки: