Другие городки Гиляна выглядели иначе. «Кескер имеет место положения равное, как и протчие гилянские места. Однако ж кругом оного есть некоторые и поля небольшие, и хотя и называется сие место город, однако ж и знака такова нет, понеже толко и строения один двор ханской и тот не огорожен, да три или четыре каравансарая (или гостиных двора) и при том несколько лавок пустых, в которых жители, приходя из лесов, в уреченные дни в неделе по два раза торгуют», — описывал это место Волынский в 1717 году. В Астаре он насчитал 50 «домов мужичьих», в Ленкорани — 200, а в Кызыл-Агаче — всего 30 и «поселение самое убогое». Сельские же «обыватели» «поселение свое имеют в лесах и в болотах, и хотя жило и часто, однако ж все живут розно, и редкую деревню можно сыскать, чтоб в которой дворов 5 или 10 было, разве по два или по три, и те от дороги по сторонам в непроходимых местах, и так можно назвать, что живут вне света в пропастях, а к тому ж и воздух так сыр, что мало не по вся дни мглы и туманы, отчего страна сия зело не здорова и редко без поветрия бывает».

Командиры худо или бедно учились общаться с местными обывателями и привыкали к восточному обхождению в учтивых беседах: «Хороши ли обстоятельства вашего благородства? — По вашей благосклонности. А в порядке ли ваше блаженство?- По вашему благосердию…» Офицеры, долго стоявшие вместе со своими частями «на квартерах» в Гиляне, брали себе прислугу из местных жителей, в том числе «девок женского полу», (например, поручик Мизандронского полка Афанасий Рокотов и капитан Гирканского полка Григорий Кисленский). Всего же, по данным командующего в Гиляне Левашова, у его офицеров в 1731 году «в услужении» находилось 137 мальчиков, «баб и девок» от пяти до 20 лет.

Других гарнизонная жизнь на краю света томила безысходностью. Дела военного суда крепости Святого Креста говорят о столкновениях, когда сослуживцы по полку в «безмерном шумстве» обнажали шпаги, называли друг друга «вором» и другими «бранными и поносительными словами» или не могли вернуть взятые в долг деньги. Часто дело кончалось примирением сторон, начальственным выговором, отсидкой на гауптвахте или посылкой «на караул бессменно на неделю». Однако в случае явных служебных проступков виновные наказывались строже: поручик Сулацкого полка Афанасий Феласов за нахождение дома в отпуске сверхположенного времени был разжалован в солдаты, а поручик Дагестанского полка Герасим Зорин «за утрату казенного вина и безмерное шумство» — в капралы. 29 апреля 1731 года была казнена жена поручика Новгородского драгунского полка Федора Толдубина за убийство своей служительницы.

Рядовым и казакам приходилось еще хуже. Из российских широт они попадали в кавказское предгорье или гилянскую низменность с ее лесами, болотами и залитыми водой рисовыми полями-«чалтыками», над которыми тучами носились комары и прочая мошкара. Им случалось терпеть палящий зной и холод, «вредительный» климат, нести тяжелую службу в необустроенных местах, отправляться в разъезды и «партии», трудиться на тяжких «гаванных работах» в Дербенте. Купить продукты и прочие необходимые «припасы» часто было не на что; Долгоруков писал в Петербург, что жалованье войскам не выдавалось 11 месяцев.

Лишения и суровая лагерная жизнь провоцировали столкновения, когда за бранью следовала драка с ударом ножа «в титку». Извозчик Архангелогородского драгунского полка Влас Ильин без причины заколол ножом гобоиста того же полка Никифора Щеголева, а казак Семен Лукьянов — своего же товарища Алексея Аленя, за что оба виновника лишились головы. В 1731 году солдат Дербентского полка Антон Гусев вместе со слугой майора Дагестанского полка Коптева Поликарпом Сомовым неизвестно за что убили украинского казака Ивана Михайлова и в наказание были биты кнутом 100 раз и сосланы «в вечную работу» в Гилян.

Длительная совместная служба, честолюбие и близость начальства делали донос удобным средством для продвижения по службе и сведения счетов. Служивые — со злобы на обидчика, стремясь избавиться от тяжкой службы, избежать наказания или просто спьяну — объявляли о якобы известном им политическом преступлении. Стоило капитану драгунского Архангелогородского полка Петру Тросницкому в 1727 году перед строем обругать «чертом» невнятно читавшего императорский указ солдата, как «имевший с ним ссоры» поручик Никифор Сурмин заявил: «Тут де чорта не написано», — и побежал докладывать о предосудительном поведении однополчанина. Тросницкому повезло: обвинение было признано неосновательным, и офицера вернули в часть. Слуга генерала А.И. Загряжского в сентябре 1728 года объявил, как некий Дмитрий Иванов признес «непотребные слова в адрес цесаревны Елизаветы, но с пытки признался, что доносил в «пьянстве и беспамятности». Часто и другие заявители на допросе ничего внятного рассказать не могли и за «ложное сказывание ее императорского величества слова и дела» несли наказание батогами или шпицрутенами и возвращались в строй.

Солдаты отлучались с караулов, таскали со склада казенный провиант, били и грабили маркитантов, крали деньги и вещи у своих товарищей и офицеров; казаки предпочитали воровать лошадей. На первый раз можно было отделаться штрафом, затем следовало вразумление шпицрутенами, когда человека, смотря по тяжести вины, прогоняли несколько раз через строй батальона или целого полка. Иные проштрафливались по глупости; так, молодой солдатик Астраханского полка Иван Бушуев 17 мая 1730 года отправился из крепости на рынок, выпил, уснул и не явился в часть, а потом с испуга убежал, был пойман дагестанцами и отведен в крепость. Были и неисправимые нарушители, как не раз уличенный в воровстве солдат Дербентского полка Василий Дементьев. Вновь попавшись на том, что, покинув свой пост, продал в городе местному жителю 22 патрона с пулями (свои и украденные у других солдат) по копейке за патрон, он получил 70 ударов кнутом и с вырезанными ноздрями был сослан на «вечную работу» в Гилян

За год- с декабря 1724-го по ноябрь 1725-го- трое рядовых покончили с собой, 18 пропали без вести, 12 человек отправились на каторгу, трое попали в плен и 60 бежали. Иные дезертировали сознательно; так, в октябре 1725 года пойманный извозчик Дербентского полка Клементий Евдокимов на допросе заявил, что покинул свою часть потому, что желал жить среди дагестанцев. Другие покидали свои части со страху. В декабре 1731 года из Дербентского полка в Кайтаг ушел гренадер Никита Красильников, чтобы избежать наказания за совершенное преступление. Кайтагцы его укрывать не стали — и выдали военным властям, за что подданный уцмия Рамазан Магомедов получил вознаграждение в два рубля. Во владениях табасаранского майсума был пойман в 1733 году бежавший солдат Нашебургского полка Степан Баженов, укравший деньги и вещи у полкового лекаря. Азир Аминов, доставивший беглеца в Дербент, также получил вознаграждение.

Посланным против горцев «партиям» порой приходилось ловить своих же беглых, которые, по ходившим в армии слухам, «сделали крепость» во владениях уцмия близ знаменитого селения Кубачи.

За первый побег, как и за открытое «умышление к побегу», полагались шпицрутены — три прогона через полковой строй. Рецидивистов ждали сначала кнут, а затем смерть: в 1725 году восемь человек были казнены за дезертирство и другие преступления:

«26. Екзекуция чинена была сбегшим солдатом: 2-х повесили, а нескольких били кнутом и ноздри вырвали.