– Очень даже возможен и такой оборот дела, – кивнул он. – Так ведь нет другого средства. А что рискованно… Мне и до войны, и особенно в партизанах не раз приходилось жизнью рисковать, да и половину Гражданской прошел. Вы жизнью рисковали, сдается мне, поболее моего. Вот и рискнем еще раз, чтобы люд от этой гадины избавить…

– Рискнем, – твердо сказал я.

Выйдя от него, я шагал, погруженный в свои мысли. Старшина был прав, я на войне видел вещи и пожутчее, чем человек, по которому проехал танк. А что до танков… Самого Бог миловал, не случалось с нами такого, но собственными глазами видел, как ребята с «тридцатьчетверки» после горячего боя ломиками выковыривали из траков куски немецкого мяса…

Был чуточку зол на себя – что-то крутилось в голове, то ли догадка, то ли идея, но никак не оформлялось в четкие понятные слова…

– Рыгор Миколаич!

Я остановился, сбившись с шага, неловко переступив с ноги на ногу. Передо мной стояла Алеся – красивая, свежая, влажные волосы уложены в косу, свернутую на затылке калачиком, белая блузка с богатой вышивкой, прямо-таки праздничная, синяя юбка из «городского» тонкого сукна едва прикрывает колени, и туфли-лодочки тоже явно «городские». Лучше одета, чем кто-нибудь из женщин или девушек в деревне, стерва, царица речная…

– Рыгор Миколаич, что же вы больше рыбачить не ходите? – поинтересовалась она словно бы даже с легкой укоризной.

– Не с чем, – ответил я, изо всех сил сдерживаясь, чтобы раньше времени не наговорить лишнего. – Представляете, какая незадача? Удочки потерял, растяпа…

– Путаете вы что-то, – округлила она глаза в деланом изумлении. – Лежат ваши удочки, все три, на бережку у Купалинского бочага. И футляр рядом интересный, я у немцев такие видела. Это ж ваше?

– Мое.

– Вот и приходите порыбачить смело. – Она смотрела мне в глаза, чуть улыбаясь, красивая, уверенная в себе. – Вам там будет покойно, верно вам говорю…

– Благодарствую за приглашение, – сказал я, стараясь держаться невозмутимо. – Честь имею!

Козырнул и пошел прочь, стараясь не спешить, чтобы не подумала, что я ее боюсь. Я и в самом деле ее нисколечко не боялся, просто-напросто люто ненавидел – и за Игоря, и за Гриня, которого в жизни не видел, и за неведомую мне пани Ядвигу, и за всех остальных, которых тоже никогда не видел и даже имен не знал, ничегошеньки не знал, кроме одного: за них следует отомстить этой неведомо откуда явившейся твари…

Словно камень, мне в спину ударил ее смех – звонкий, переливчатый, беззаботный. Я поневоле поежился, но, сделав над собой некоторое усилие, не ускорил шага.

…Задуманное старшиной мы провести в жизнь не успели.

Ночью меня разбудил громкий, настойчивый стук в стекло. До окна было недалеко, стояло полнолуние, и я отчетливо рассмотрел Алесю. Встал с постели и подошел к подоконнику. Она была в той же богато вышитой блузке, волосы распущены, а глаза… Глаза светились зеленым, неярким, мягким, этаким гнилушечьим светом.

– Рыгор, выйди во двор, – сказала она. – Поговорить пришла. Или боишься?

Страха не было, ни капельки, за спиной послышалось придушенное ойканье – Катря проснулась и тоже ее увидела.

– Сейчас, – сказал я.

Она кивнула, повернулась и ушла в сторону крыльца. Шагнув к табуретке со сложенной там одеждой, я принялся натягивать галифе.

Катря села в простели, одной рукой придерживая одеяло на груди, другой отводя с лица рассыпавшиеся волосы.

– Рыгор, не ходи! – прошептала она горячечно. – Глядишь, и обойдется. Она ж сама не может зайти, если не пригласишь…

– Бог не выдаст – свинья не съест, – негромко сказал я сквозь зубы. – Мне тут еще жить да жить, не могу ж я от нее, как заяц, бегать…

Она еще что-то шептала с испуганным, словно бы постаревшим лицом, но я уже не слушал. Оделся в темпе, наученный войной, надел сапоги и, не подпоясавшись, вышел на крыльцо. Алеся стояла в двух шагах от него. Как ни в чем не бывало сказала:

– Спустись, Рыгор, поговорим. Не бойся, не укушу.

– А с чего ты взяла, что я тебя боюсь? – усмехнулся я, спустился с крыльца и встал с ней лицом к лицу. – Ну, с чем пришла?

– Сам, наверное, догадываешься. Пришла любовь предлагать.

– Что, так уж невтерпеж? – язвительно сказал я. – Среди ночи подхватилась…

– Натура такая, Рыгор, – серьезно, без малейшей обиды ответила она. – Привыкла получать все, что хочу.

– Царица, а?

– Здесь – царица, – сказала она. – Мне довольно. Неужели я тебе не нравлюсь?

Она была очаровательна. Откровенно говоря, я не стал бы разыгрывать из себя неприступного святошу, будь она обычной девушкой, вешавшейся на шею красоткой нестрогих правил. Но она не была человеком, пусть даже то, что я вижу, – ее истинный облик…

– Не в том дело, – сказал я. – Нравишься, не нравишься… Вот тебе мое последнее и окончательное слово: иди ты к чертовой матери, или куда там тебе ближе…

Она рассмеялась:

– Ах, какой ты храбрый, поручик… – И резко сменила тон, заговорила высокомерно, резко: – Храбрый исключительно оттого, что я за тебя всерьез не бралась. Могу и взяться. И за клушу твою могу взяться… Очень чувствительно.

– Она-то тут при чем? – сказал я. – Никакой любви меж нами нет. Есть она, или нет ее, это ни на что не влияет. Или не веришь?

– Отчего же и не поверить? Ладно, не трону я ее. А вот от тебя не отстану. Ты, понимаешь ли, мой каприз. А я привыкла, чтобы мои капризы претворялись в жизнь. В моей богатой коллекции офицеров еще не было… советских, я имею в виду.

– Интересно, а какие были?

– Если захочешь, обязательно расскажу… потом. Так и будешь упираться, как телок? Или ты решил… – Она звонко, искренне рассмеялась. – Рыгор, я вовсе не старая ведьма в облике девушки, я такая есть и остаюсь с того момента, как появилась на свет, и до того, как меня не станет. Я вообще не ведьма.

– А кто ж тогда?

– Ты не поймешь, – сказала она серьезно. – Попросту не поймешь, потому что в вашем языке нет таких слов. Когда-то, давным-давно, были, но забылись, даже если я тебе их скажу, не поймешь. Есть люди, есть нечистая сила, а есть… я. Какая тебе разница, если я кое в чем ничуть не отличаюсь от человека? Значит, отталкиваешь?

– Правильно понимаешь, – сказал я.

И напрягся в ожидании нехороших неожиданностей. Но ровным счетом ничего не произошло, Алеся не шелохнулась, сказала спокойно:

– Я не злюсь и даже не раздражена. Всякое бывало. Я терпеливая, знал бы ты, какой терпеливой я могу быть… Тебе здесь еще жить да жить, и я хочу, чтобы ты понял: никуда ты от меня не денешься. Ты наверняка уже обо мне кое-что слышал, но есть еще кое-что, о чем ни ты, ни здешние дикари понятия не имеете. Будешь упираться – на себе испытаешь. Иди к своей клуше и подумай как следует. Спокойной ночи.