Я предлагаю Минина расплавить,

Пожарского. Зачем им пьедестал?

Довольно нам двух лавочников славить,

Их за прилавками Октябрь застал…

Пожарский был не лавочником, а князем, но для Алтаузена и фигур типа четы «Оси» и Лили Бриков, это был один чёрт! Достаточно было того, что Пожарский был русским.

В «огульное – как было сказано в постановлении Секретариата ЦК ВКП(б) от 6 декабря 1930 года – охаивание России» ударился и поэт Демьян Бедный. Постановление от 6 декабря как раз и было посвящено критике его стихотворных фельетонов, а 12 декабря 1930 года Сталин, в ответ на «фыркание» Демьяна в его письме Сталину от 8 декабря, написал:

«Критика недостатков жизни и быта СССР, критика обязательная и нужная, развитая Вами вначале довольно метко и умело, увлекла Вас сверх меры и… стала перерастать… в клевету на СССР, на его прошлое, на его настоящее… Вы говорите, что т. Молотов хвалил фельетон “Слезай с печки”. Очень может быть. Я хвалил этот фельетон… не меньше… Но там есть ещё ложка такого дёгтя, который портит всю картину».

Сталин привёл в письме чуть ли не всю небольшую, но яркую работу Ленина «О национальной гордости великороссов», начав цитату из Ленина со слов:

«Чуждо ли нам, великорусским сознательным пролетариям, чувство национальной гордости? Конечно, нет! Мы любим свой язык и свою родину…».

Сам же Сталин писал Бедному:

«Вы…, запутавшись между скучнейшими цитатами из сочинений Карамзина и скучнейшими изречениями из “Домостроя”, стали провозглашать на весь мир, что Россия в прошлом представляла сосуд мерзости и запустения… И это называется у Вас большевистской критикой! Нет, высокочтимый т. Демьян, это не большевистская критика, а клевета на наш народ…».

Сталин – сам плоть от плоти народа – прекрасно понимал, что народ не может творить гнусностей, а если он их творит, то это – результат гнусности, антисоциального поведения и подстрекательства элиты. Понимал Сталин и то, что на князьях история России не заканчивается, а нередко князья к этой истории – как к последовательно и непрерывно текущему процессу, вообще ни имеют никакого отношения.

Зато не очень-то уважительно смотрел на русское прошлое, например, советский академик Покровский. Однако с течением времени всё начало становиться на свои места, и уже с середины 30-х годов старая русская история рассматривалась в СССР как великая история. Тем не менее, всю многовековую сумятицу, все распри и смуты в русском народе советские историки описывали как бы бочком – они как бы стеснялись акцентировать внимание общества на, увы, постыдных сторонах нашей средневековой истории. По этой «логике» детей извлекают из капусты, а не из крови и мук матери, а великие народы сразу проявляют себя как великие, чуждые элементов низменности в своих исторических деяниях.

А ведь говорить надо именно о постыдных строках, а не о постыдных страницах нашей истории, которая и тогда была в целом единой, характеризующейся наличием в ней мощного чувства национальной общности. Ведь подобные факторы не возникают в одночасье – они формируются веками. Если бы их не существовало тогда, в той России, в реальном масштабе того исторического времени, разве стало бы возможным быстрое возрождение Руси и быстрый процесс её централизации на огромных пространствах?!

Конечно, таких понятий как Русь Северная, Северо-Восточная, Южная, Юго-Западная, Западная, тогда не было – они возникли через века в трудах русских историков, как и само понятие «Киевская Русь». Но понятие «Русская земля» – не Киевская, не Черниговская, не Псковская или Суздальская, а Русская земля, существовало давно – по крайней мере, с XI века.

«О, Русская земля, ты уже за холмом!» – восклицал автор «Слова о полку Игореве»…

И он ли один писал о Русской земле!

Сам тот факт, что вчера русский князь «сидел» в Пронске, сегодня в Дмитрове, завтра в Новгороде, а послезавтра во Владимире-на-Клязьме или в Переяславле-Залесском и не воспринимался как чужак, доказывает наличие общерусской общности уже тогда. Хотя она, да, то и дело нарушалась личной враждой князей, враждой городов и земель…

Стыдливое умолчание о недостойных чертах нашей средневековой истории стало своего рода традицией. Советские школьники и студенты были лучше знакомы с обстоятельствами вражды гвельфов и гибеллинов в средневековой Италии, чем с фактом смертельной – в прямом смысле слова – распри между Юрием Московским и Михаилом Тверским.

Да что там – об этой распре просто не знали!

В стабильной Советской стране это было не так уж и опасно – мол, было и быльём поросло. Но после 1991 года эта стыдливость сыграла с российским обществом злую шутку. Мастера психологической войны и «либеральные» историки извлекли на свет Божий все постыдные стороны и элементы русской истории и стали подавать их широкой публике как саму историю! «Вы говорите, что вы великий народ с великой историей, – заявляли они. – Так вот вам ваша настоящая история, насквозь грязная, мелкотравчатая, братоубийственная, низменная, пропитанная доносами и наветами».

А общество, ранее уверенное в том, что великая, единая и неделимая Россия сразу же возникла на всей её территории, удивлённо ахнуло, затем виновато потупилось и начало покорно внимать «разоблачителям».

И внимает по сей день…

И как-то стало упускаться из виду, что Сарай-Берке, гордая, богатая и шумная столица хана Узбека, куда ездили на поклон русские князья, которым там рубили головы; Сарай-Берке, где при Узбеке жило сто тысяч человек, ныне – село Царёв в Ленинском районе Сталинградской области (надо же, как сложилось – Царев – Ленинского – Сталинградской!)…

Москва же, откуда ездили на поклон к Узбеку русские князья, и откуда московские князья не раз ходили на Новгород, Тверь, Коломну, Переяславь-Рязанский и Переяславль-Залесский, до 1991 года была столицей великого и могучего Российского государства от островов Сааремаа и Хийумаа до Командорских и Курильских островов и от Кавказа и Памира до земли Франца-Иосифа.

И была бы ей по сей день, если бы не внешние мастера психологической войны, не их либеральные внутренние агенты влияния и исподволь возрождённая ими рознь между народами.

Вернёмся, однако, в 1326 год, когда после смерти Юрия Даниловича Московского удельным московским князем стал его младший брат Иван, с которого началось уже уверенное собирание русских земель вокруг Москвы, и который вошёл в русскую историю как Иван I Данилович Калита…

Калита – это денежная сумка, и московский князь Иван получил в истории такое прозвище за то, что собрал огромные денежные средства. Однако тратил он их не на покупку футбольных клубов или трасс «Формулы-1», а на земельные покупки в других русских княжествах и строительство Москвы.

Точный год рождения Ивана I неизвестен, но его рождение можно примерно датировать 1296 годом. То есть, к тому времени, когда он выступил на историческую арену как самостоятельная фигура, ему было примерно тридцать лет – возраст и вообще достаточно зрелый, а по тем временам, когда юных князей начинали всерьёз привлекать к делам правления с лет отроческих, это был возраст полного возмужания.