Ничего подобного нельзя сказать о возможной общерусской роли Новгорода. Её не было даже в потенции – даже в лучшие времена Новгорода. Более того, Новгород, хотя формально из него и произошла русская государственность, всегда был локальным явлением русской жизни. Да, наравне с Киевом он был вторым торговым и культурным центром Киевской Руси, однако идейным центром, равноценным Киеву, он не был и быть не мог.

Это очень плохо понимается, а особенно сегодня, когда либеральные «историки» очарованы «скромным обаянием» новгородской средневековой «республиканской» «буржуазии», однако нельзя сказать, что локальность и отличность Новгорода от Киева не понимал в России никто и никогда. Так, уже упоминавшийся ранее исследователь русских былин В.И. Калугин точно подмечал, что хотя возникновение Новгородского цикла былин хронологически почти совпадает с возникновением и развитием Киевского цикла, «…они абсолютно разные, выразили разные идеалы личности героя, социальных отношений…».

Об этом же писала и другой исследователь – Т.А. Новичкова: «Новгород – это острые внутригородские конфликты (“Хотен Блудович”), столкновение идеалов мифологии, язычества и культа торговли (“Садко”), ставка на собственную смелость и силу, олицетворение насмешки над христианскими святынями (“Василий Буслаев”)…».

Всё верно: торговый Новгород не смог и не мог дать героев-богатырей с общерусским смыслом… Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алёша Попович потому и были объединены на знаменитой картине Васнецова как хранители рубежей Русской земли, что их образы видятся нам такими на страницах русских «киевских» былин. Широки и общерусские образы былинного «оратая» Микулы Селяниновича, героя русских сказок киевлянина Никиты Кожемяки!

Поразительно, но русская историография не освоила очевидную мысль о принципиальной идейной разнице Новгорода и Киева на основании параллельного анализа двух практически идейно антагонистических циклов былин, созданных в двух древних центрах Руси. А ведь в былинах налицо издревле проявляемый себялюбивый сепаратизм Новгорода противостоящий мужественной готовности Киева к борьбе за единую «Святую Русь». Поэтому подлинным системным и идейным преемником Киева как главного центра Руси мог быть лишь тот город, который стоял на позициях объединения, но никак не Новгород.

Новгородцы не стали и не могли стать творцами новой, объединяющей Русь, национальной и государственной концепции ещё и потому, что общерусская беда обошла их – и только их, стороной. Они не страдали так, как все остальные русские люди, не испытали той бездны горя и отчаяния, не осознали всего трагизма былой «самости», и поэтому не смогли бы оценить (и не оценили) по достоинству идеи единой и неделимой Руси, даже выдвинутые другими, не говоря уже о том, чтобы самим выдвинуть подобные идеи и сделать их своим знаменем.

После Батыева погрома Руси Новгород всё более жил меркантильным расчётом, в чём был ближе к Западу, с которым торговал. А Руси предстоял путь, на котором мелкие расчёты надо было то и дело приносить в жертву идее. Мог ли оказаться способным на это хулиган и буян Василий Буслаев?

Поэтому дилемма: «Москва или Новгород» является, фактически, надуманной. Всё, что мог дать Новгород послемонгольской Руси – это те идеи «самости», которые запрограммировали катастрофу пред-монгольской Руси в прошлом, и могли запрограммировать для Руси исторически безнадёжный и губительный «расейский» вариант польской «шляхетской» «республики». После ухода Батыя и прихода на Русь сборщиков монгольской дани Новгород в общерусском смысле мог быть лишь каналом для западного влияния, направленного отнюдь не на усиление Руси.

Сказанное не означает, конечно, что в Новгородской области не было подлинных русских патриотов, любящих всю Русскую, а не только Новгородскую землю. Однако их голос заглушался голосом своекорыстного новгородского торгового боярства. Озабоченная лишь торговой выгодой, новгородская знать постепенно отчуждалась от остальной Руси и самым дурным образом влияла на новгородскую массу. Вот в чём была подлинная трагедия Новгорода, ставшая позднее причиной жёстких репрессий Ивана III и Ивана IV.

Однако кроме этих моральных соображений были и материальные, политические, экономические, обусловленные, как уже было сказано, чистой «географией» – в постепенно освобождающейся от монгольского сапога Руси политический центр, отвечающий задачам эпохи, мог возникнуть и существовать лишь «посредине» наличных в ту эпоху русских земель. И не случайно, что на протяжении доброго века за верховенство на Руси спорили со «срединной» Москвой расположенная северо-западнее, но близкая к ней Тверь, и расположенная юго-восточнее, но тоже близкая к ней Рязань.

Даже Нижний Новгород оказывался окраинным региональным центром. Киев же к тому моменту, когда наметилось политическое возрождение Руси, оказался в сфере влияния Литвы. Литовский фактор, возобладавший на Южной Руси за счёт подрыва русских позиций в этом регионе монгольским игом, никак не мог способствовать развитию южно-русского Киева ни как города, ни как общерусского политического центра.

Владимир-на-Клязьме сохранял свои позиции центра великого княжества и усиливал себя как общерусский центр… На земли северо-восточной Владимиро-Суздальской, Руси тянулся русский люд, включая мастеровых, поскольку на Южной Руси начинали забирать силу литвины. В 1299 году из Киева во Владимир-на-Клязьме переехал митрополит Максим. Однако Владимир стоял существенно восточнее Москвы – ближе к Орде…

И многое в будущем зависело, пожалуй, от того, кто из русских князей и в каком из нескольких северо-восточных русских княжеств, окажется дальновиднее, политически ловчее, сильнее как управленец-менеджер…

При, естественно, несомненном общерусском патриотизме.

Эпоха Александра Невского с его смертью закончилась, а великий владимирский стол занял его брат Ярослав, княживший с 1263 по 1272 год.

Ярослав Ярославич считается первым суверенным тверским князем, с него начинается отдельное Тверское княжество и от него пошла «тверская» великокняжеская линия.

При этом сын Ярослава Ярославича Михаил Ярославич с 1304 по 1318 годы занимал и владимирский стол, о чём ещё будет сказано отдельно…

После смерти Ярослава Ярославича с 1272 по 1276 год владимирский стол занимал ещё один брат Александра Невского – Василий Ярославич с характерным прозвищем «Квашня», ранее удельный князь костромской. Его недолгое правление охарактеризовалось усилением роста зависимости русских земель от Орды, разгулом грабежа татарских отрядов – как приходивших самостоятельно, так приглашаемых русскими князьями в ходе княжеских усобиц.

«Постневские» князья разрушали то, что с таким трудом удалось наладить Александру Невскому.

Затем с 1276 по 1294 год наступила чересполосица правлений сыновей Невского – Дмитрия Александровича и Андрея Александровича Городецкого. В 1293 году во время борьбы за великий стол между Андреем и его братом великим князем владимирским Дмитрием Александровичем на Русь вторгся ордынский царевич Тудакан – Батугид, сын хана Золотой Орды Менгу-Тимура.

В русских летописях Тудакана именуют «Дюдень», отчего и войско его названо в летописях «Дюденева рать». Либеральные «историки» обвиняют Александра Невского в том, что он-де «навёл» на Русь Неврюеву рать, однако и само по себе это не так, и итоги похода на Северо-Восточную Русь Неврюя были для Руси не катастрофическими.