— Ну хорошо, воля ваша. Кровопускание не повредит, — холодно сказал он, вытянув подбородок. — Тащите его в госпиталь и позовите брата Ансельма. Никто не сможет попенять мне за то, что я не выполняю своего христианского долга…

Монахи, подняв носилки, устремились по потокам грязи, в некоторых местах доходившей им по щиколотку, через монастырский двор. Не раздумывая, я побежала за ними.

— Подождите, Элеонора! Пойдемте в гостиницу — крикнул мне вслед аббат, но я его не слушала.

Перед небольшим каменным домом носильщики опустили свою ношу на землю, чтобы открыть дверь. Один из них зажег факел и воткнул его в настенный держатель у входа; теперь через зарешеченные оконца в помещение с улицы пробивался скудный свет. У стены стояли деревянные лежаки с наброшенной на них соломой и шерстяными покрывалами. На один такой лежак они и сгрузили Эрика прямо в его мокрой одежде. Один из послушников попытался развести в камине огонь, что в такой дождь было делом непростым. Дымило и чадило, и бедный брат чуть было не задохнулся, пока наконец в камине не заплясали маленькие языки пламени.

Я устремилась к лежаку. Лицо Эрика было бледным, губы посинели от холода.

— Я не допущу, чтобы ты умер! Эрик…

— Элеонора, вы должны знать… — Он запнулся. — Vandi er mer[25]— мне очень тяжело принимать вашу помощь.

— Принимай ее со спокойной совестью. Я ничего не требую взамен.

— Ничего?

Он положил руку на грудь, готовясь к очередному приступу кашля. Что думал он обо мне, что должен был думать? Что я не хотела отпускать конюха на волю и по привычке продолжала держать возле себя?.. О пресвятая Дева Мария! Он разразился жутким кашлем, и я с тревогой замечала, как все сильнее и сильнее краснеет его лицо. Не болезнь ли это легких?

Дверь заскрипела, и с порывом ветра, с дождем в дом вошел маленький полноватый монах с сумкой в виде мешка. Он высвободился из-под своей накидки, стряхнув с нее воду.

— Я брат Ансельм, аптекарь, — обратился он к Эрику — Благочестивый отец приказал мне оказать тебе помощь. А вас, фройляйн, он ждет в гостинице, где уже приготовлена сухая одежда и трапеза.

Я (намеревалась) остаться сидеть возле Эрика и уйти лишь тогда, когда они сделают все необходимое.

— Ступайте, Элеонора. Обещаю вам оставаться здесь, — сказал Эрик.

Рука на моем плече была горячей. Я покачала головой — у Эрика опять был жар.

В это время брат Ансельм кряхтя опустился на колени и стал рыться в своей сумке. Послушник, оставшийся в госпитале по его требованию, принес плоскую миску с водой и поставил ее возле лежака.

Ансельм вопросительно поглядел на меня. Я поняла его просьбу уйти. Мое присутствие в таком месте было делом неслыханным и то, что перед моими глазами будут раздевать мужчину, — тоже.

— Начинайте свою работу, — тихо сказала я и опустила взгляд, чтобы дать возможность утихнуть негодованию монаха.

Он схватил наконец своими мясистыми руками рубаху и рынком порвал ее на две части. Послушник помог Эрику освободиться от лохмотьев и снял пропитанную влагой и гноем перевязку. На какой-то миг брат Ансельм оторопел, увидев большой шрам от ожога на груди Эрика. Потом он осмотрел рану от копья под реберной дугой. Боже правый! Она была такой серой и опасной, как перед тем, как попасть в геенну огненную. Тягучий, желтоватого цвета гной вытекал из отверстия и издавал зловоние.

— Взгляни-ка, какая огромная рана… но она еще не почернела. Считай, тебе повезло в этой жизни еще раз. Да и нагноение такое, какое положено.

Я глядела на монаха, ничего не понимая, на то, как он, тихо бормоча себе под нос молитву, вынимал из сумки тампоны для обработки раны. Мне была известна смесь, состоящая из корней болиголова, клена, галеги и спаржи, и я знала, что послушники готовили для аптеки эту смесь. Ансельм присыпал рану этой смесью и намеревался проложить ее смоченным тряпьем. Я смотрела на его жирные грязные руки и грязь под длинными ногтями. Из рукава монаха выскочила вошь и по руке перебралась на живот раненого. И я увидела расширенные от ужаса глаза Эрика. Мастер Нафтали привык работать немного по-другому.

— У вас не… нет чистого полотна? — осторожно поинтересовалась я.

— А для чего? — дружески улыбнулся монах, продолжая запихивать в рану грязные лохмотья. — Главное, чтобы вся гадость вышла из поврежденного места. Можно, конечно, отказаться от тампонирования, но это будет уж слишком большим свинством. Положитесь на меня, я в этом деле знаю толк. Я изучал искусство врачевания, когда тебя и на свете не было, милое дитя.

Он, конечно, был прав. Брат Ансельм был хорошим лекарем, я знала его замечательную монастырскую аптеку со множеством ящичков-отделений и глиняных горшочков, в которой пахло медом и перечной мятой и в которой мы детьми с благоговением следили за тем, как развешивали лекарственные растения. Знала я и его небольшой огород, где он выращивал целебные травы, и помню, с какой гордостью он демонстрировал нам свои новые растения, которые выращивались в определенный срок, высушивались и заботливо хранились в одном из многочисленных ящичков, пока не потребуются для исцеления какого-либо недуга. Без сомнения, как аптекарь-гомеопат Ансельм был выдающимся ученым. Но в перевязочном деле, по моему мнению, он ничего не смыслил.

— Но чай… лечебный чай для него у вас имеется, правда? — осведомилась я, после услышанного замечания став осторожней.

— Если вы настаиваете на этом, то только ради вас на ночь он получит фенхель и шандру, заваренные на меду.

Он порвал еще одно льняное полотно. Послушник притащил емкость с углем, на котором Ансельм подогрел разнообразные восковые шарики и жидкость с резким запахом.

Эрик поискал мою руку.

— Sótt leiđir mik til grafar…[26]Помните песню, которую я читал вам вчера? — спросил он и притянул меня к себе поближе. — Если она понравилась вам, то я хочу прочитать вам еще один отрывок.

Знаю шестое —

Коль недруг корнями

вздумал вредить мне,

немедля врага,

разбудившего гнев мой,

несчастье постигнет.

Шепот его стал более хриплым, а голос дрожал всякий раз, когда аптекарь глубже заталкивал в рану лоскутный тампон.

— Pat kann ek et niunda, ef mik naudr um stendr…[27]

— Что за языческую чепуху ты бормочешь? — Брат Ансельм наморщил лоб. — Имей в виду, аббат может сразу выставить тебя за это за дверь!

— Prifisk…[28]