Одной из таких была Беатрис Алькантара.

Утром, за завтраком, когда дочь читала в кухне газету, Беатрис заметила у нее на руках ссадины и синяки.

— Ты подхватила какую-то заразу!

— Это аллергия, мама.

— Почему ты так решила?

— Мне сказал Франсиско.

— Теперь фотографы ставят диагноз! До чего мы так дойдем?

Ирэне не ответила, а мать, рассмотрев ссадины вблизи, удостоверилась, что в самом деле ничего заразного нет, и этот тип, видимо, прав: речь идет о весенней сыпи. Успокоившись, Беатрис взяла несколько газет, чтобы бегло их просмотреть; она сразу же наткнулась на набранный крупным шрифтом заголовок на первой странице: «Без вести пропавшие — Ха! Ха! Ха!» Она глотнула апельсинового сока, несколько удивившись: даже такого человека, как она, это шокировало. Однако ей уже надоело слушать сказку про Лос-Рискос, и она решила обсудить это с Росой и своей дочерью: подобные факты вытекали из логики войны, которую вели патриотически настроенные военные против раковой опухоли марксизма; в любой войне неизбежны потери; лучше уж забыть прошлое и строить будущее: что было, то прошло, не нужно говорить о без вести пропавших, их нужно считать просто умершими и таким образом решить проблемы законности.

— Почему бы тебе не поступить так же по отношению к моему папе? — спросила Ирэне, почесывая свои ссадины.

Беатрис пропустила это саркастическое замечание мимо ушей. Она вслух читала статью: «Важно идти по пути прогресса, стремясь залечить раны, преодолеть враждебность, — поиски трупов этому не способствуют. Благодаря действиям, предпринятым Вооруженными Силами, стало возможным осуществление запланированного ранее нового опыта жизни страны. Благополучно пройденный период чрезвычайной ситуации характеризовался осуществлением широких полномочий установленной власти, действовавшей на различных уровнях с мощью, необходимой для восстановления порядка и гражданского сосуществования».

— Я полностью с этим согласна, — добавила Беатрис. — К чему это стремление опознать тела в руднике и найти виноватых? Это произошло несколько лет назад, это давнишние покойники.

Наконец страна достигла процветания: они могут покупать, что им вздумается, не так, как раньше, когда нужно было отстоять очередь за каким-то паршивым цыпленком; сейчас легче вести домашнее хозяйство, а кипение социалистических страстей, оказавшихся столь вредными в прошлом, закончилось. Люди должны больше работать и меньше говорить о политике. Об этом блестяще сказал полковник Эспиноса, и Беатрис процитировала по памяти: «Давайте же бороться за эту прекрасную страну под прекрасным солнцем, в ней все прекрасно, и прекрасна ее свобода».

Стоявшая у мойки Роса пожала плечами, а Ирэне почувствовала, что жжение на руках растет и охватывает все тело.

— Не чеши, повредишь кожу: когда приедет Густаво, будешь как прокаженная.

— Густаво вернулся вчера вечером, мама.

— Ох, а почему ты мне ничего не сказала? Когда вы поженитесь?

— Никогда, — ответила Ирэне.

Беатрис замерла с чашкой в руке. Она достаточно хорошо знала свою дочь, чтобы понять — ее решение окончательно. По блеску ее глаз и тону голоса она догадывалась, что причиной этой аллергии был не любовный конфликт, а нечто другое. Она мысленно проследила последние дни и пришла к выводу, что в жизни Ирэне происходит что-то ненормальное. Дочь перестала придерживаться привычного распорядка, исчезала на целый день и возвращалась разбитая от усталости на пыльной машине, забросила свои цыганские юбки и стеклянные бусы пифии[55]и стала одеваться под мальчика, почти ничего не ела и по ночам с криком просыпалась; однако Беатрис не приходило в голову связывать все это с рудником у Лос-Рискоса. Она хотела выяснить как можно больше, но дочь, стоя допила кофе и ушла, сказав, что делает репортаж за городом и до вечера не вернется.

— Уверена, что здесь не обошлось без фотографа! — воскликнула Беатрис, когда Ирэне ушла.

— Сердцу не прикажешь, — отозвалась Роса.

— Я ей приготовила роскошное приданое, а она мне подложила такую свинью. Столько лет любви с Густаво, и надо же было поссориться в последнюю минуту!

— Нет худа без добра, сеньора!

— Ты невыносима, Роса! — сказала Беатрис и вышла из столовой, хлопнув дверью.

Роса ничего не сказала о том, что видела накануне вечером: когда после стольких месяцев отсутствия появился капитан, сеньорита Ирэне встретила его как чужого: мне достаточно было взглянуть ей в лицо, чтобы догадаться — лучше распрощаться с подвенечным платьем и моими мечтами на старости лет возиться с голубоглазыми белокурыми детишками. Человек предполагает, а Бог располагает! Если женщина вместо губ подставляет жениху для поцелуя щеку, тут и слепому видно: любви и след простыл; если потом она ведет его в гостиную, садится подальше от него и молча на него смотрит, то тут дело ясное: она задумала выложить ему все без обиняков; так что капитану пришлось выслушать вот такое: мне очень жаль, но я не выйду за тебя замуж, я люблю другого; так она ему и сказала, а он, бедняжка, ничего не ответил, мне так жалко его стало, он покраснел, подбородок у него задрожал, как у ребенка, который сейчас заплачет, я все это видела через приоткрытую дверь, но не из любопытства, избави меня Бог, а потому что имею право знать проблемы моей девочки, если я не буду их знать, то как я смогу ей помочь? Не зря же я ее берегла и любила больше, чем собственная мать. У меня сжалось сердце, когда я увидела, как этот стриженый парень сидит на краешке софы, со всеми своими пакетами в подарочной бумаге, бедняжка не знал, куда теперь девать свою любовь, которую он столько лет копил для Ирэне; выглядел он, по-моему, молодцом: высокий, элегантный, как принц; одет, как всегда, с иголочки, прямой, как ручка у метлы, настоящий джентльмен; но, видимо, грош цена его щегольству: ведь сеньорита на эти штучки внимания не обращает, и тем более сейчас, когда влюблена в фотографа; не нужно было Густаво уезжать и оставлять ее на столько месяцев одну: береженого Бог бережет, так-то! Не понимаю я эту современную молодежь, в мое время не было столько свободы, и все шло как надо: женщина сидела дома да помалкивала Невесты ждали, вышивая простыни, а не ездили враскоряку на мотоциклах с другими мужчинами; это-то и должен был предвидеть капитан, а не уезжать себе спокойно; я ему так и сказала с глаз долой — из сердца вон, — но никто меня не послушал, на меня смотрели с жалостью, как на дурочку, но у меня с головой все в полном порядке, не зря ведь говорят: за одного битого двух небитых дают. Думаю, Густаво понял, что его дело табак, ничего не попишешь, эта любовь приказала долго жить и уже истлела в могиле. У него руки вспотели, когда он положил на стол в гостиной свои пакеты; он спросил, окончательное ли это решение, выслушал ответ и, не оглядываясь, ушел, не выяснив даже имени соперника, словно сердце ему подсказывало, что это никто иной, как Франсиско Леаль. Я люблю другого, — это все, что сказала Ирэне, и должно быть, этого достаточно: ведь этого хватило, чтобы камня на камне не оставить от помолвки, заключенной столько лет тому назад, что и не сосчитать. Я люблю другого, сказала моя девочка, и глаза ее засияли таким светом, какого я никогда не видела.