Голос её журчал негромко, точно маленький лесной ручеёк, обволакивал ум, изгоняя из него тревогу и напряжение.

– А что про меня скажешь, бабушка? – напомнил о себе Алёшка.

– Да ты здоров как бык, – обнадёжила его баба Катя. – На тебе пахать можно, парень. Редко такое здоровое тело увидишь. А вот, однако, в душе твоей рану чую… затянулась та рана, зарубцевалась, да только в глубине всё так же воспалена и гноится. Что-то держишь ты в себе, не выпускаешь, давишь, и оттого никак не заживёт она. Впрочем, дело твоё, да и не умею я такие раны целить… это разве что Дедушке под силу. Что же до тебя, – обернулась она ко мне, – то и в твоей душе язва имеется, и полагаю, из-за неё-то и телесная хворь завелась. Нехорошая хворь, кишки у тебя гнить будут, а человечьи лекаря такое целить не обучены. Бога благодари, что ко мне завернули. Погоди-кось.

Старуха, не говоря более ни слова, удалилась в сени, долго копалась там, а после вернулась с маленьким пузырьком тёмного стекла.

– Сейчас повечеряем, а на ночь вот это выпьешь. К утру уж никакой пакости в кишках не останется. Только смотри, коли рану в душе не залечишь, она снова какую гниль в теле породит. Не в кишках, так в костях, не в мозгу, так в крови…

Ужин она выставила небогатый, но сытный – кашу с солониной, рыбный пирог, мочёную бруснику. И с умилением глядела, как мы наворачиваем. Совсем невозможно было поверить, что немногим более полугода назад эта милая старушка насылала порчу травила скотину убивала детей в материнской утробе, вызывала засуху и бурю.

Лошадок наших, Уголька с Планетой, она тоже устроила с удобствами. Сарай хоть и без своей печи, но всяко теплее, чем на дворе, и лошадкам не одиноко – оказалось, есть у бабы Кати и своя скотина, две козы и телушка. А сена у неё припасено было изрядно, голодными кони не остались.

После ужина разговор продолжился – баба Катя оказалась любопытна, хотелось ей узнать, как же так вышло, что Светлый с Тёмным в паре. Пришлось излагать ей на ходу подправляемую легенду, замешенную на толстом слое правды. По словам моим выходило, что дворовый человек Алёшка имел задатки Светлого Иного и потому обнаружил его тверской Ночной Дозор, произвёл приобщение, затем выкупили его у барыни, проходит он обучение в школе Светлых. Именно его и дали Светлые мне в пару, когда возник у наших старших, то бишь их графских сиятельств, замысел совместной экспедиции к берегам Онежского озера, где предположительно спрятан в Сумраке артефакт огромной силы. Алёшке предписано за мною надзирать, мне – за ним. Долгая же дорога сдружила нас, бывает и такое. Кошка с собакой, барин с крепостным, Светлый с Тёмным…

К ней же, к бабе Кате, мы не просто так заехали – а в пути услыхали от одного новгородского Светлого, что завёлся где-то в Белозерском уезде старик-Иной, именуемый Отшельником, причём никому не ведомо, в самом ли деле он есть или то непроверенные сказки… неведомо даже, какой он масти. Но рассудилось нам, что не грех будет к сему Отшельнику заехать и посоветоваться по нашему делу. Иной он, судя по всему, очень старый, много чего в жизни повидал, так может, подскажет, как в Сумрак нырять там, где сие почти немыслимо. И каким может быть тот артефакт, что подобным образом решили спрятать. И кто бы это мог быть… Искать же Отшельника решили мы через бабу Катю, поскольку о её существовании близ Давыдова тот самый Светлый невзначай упомянул. Правда, думал он отчего-то, что она – Тёмная ведьма, но, по всему видать, пользовался непроверенными слухами.

– А я и была Тёмной ведьмой, – помолчав, призналась баба Катя. – Неужто вам того в Давыдове не поведали?

– Да какое там! – отмахнулся Алёшка. – Не до подробных расспросов нам было, мы ж наплели им, будто барина Андрея Галактионовича болью животной совсем скрутило и надо поскорее помощь ему оказать. Вот и направили нас к тебе, бабушка. По-скорому лошадей выпрягли, оседлали – и сюда.

– А вот, однако же, и впрямь была я Тёмной. – В голосе её почудилось едва заметное сожаление. – И кабы не Дедушка… Он-то меня и сделал такой, какова ныне есть, ум на место вправил. Он такой, он умеет…

– Да кто же он? – совершенно искренне поразился я. – Откуда вообще взялся?

– Про то мне неведомо, – вздохнула баба Катя. – Мало что о себе он сказывает. Бывал, говорит, и в шелках, и в лаптях, и в ферязи, и в клобуке, и в расколе, и в неволе… Сюда пришёл прошлым летом, поселился в самой глухой чаще, дом своими руками сладил, хозяйство завёл. Было дело, повздорила я с ним, да теперь уж мир между нами.

– Да ты скажи хоть, он Тёмный или Светлый? – не утерпел Алёшка.

– А того и не понять, милок, – обернулась к нему бабка. – Вроде и то, и то, и совсем не то. Как взглянешь на цветок души его, так сразу смекнёшь, о чём я.

– А силы он какой? – не преминул выяснить я.

– Да кто ж силу его мерил? – искренне удивилась бывшая ведьма. – Даже и не знаю, как тебе сказать. Это ж у нас, простых Иных, ранги есть… ты вот третьего, парнишка твой второго. А Дедушка не из простых будет.

Так мы и не добились от неё ничего сверх уже сказанного. Вскоре начали слипаться у нас глаза, баба Катя постелила нам на лавках, сама же ночевать отправилась на печку. И перед тем, как гасить масляную лампу, заставила меня выпить всё из тёмной склянки.

Вкус, кстати, оказался вполне ничего. Вроде рябиновой настойки, только с примесью незнакомых мне трав. На миг всё внутри сжалось, но тут же и отпустило.

– Надо! – заявила бабка, пряча в сундук пустую склянку. – Здоровее будешь. Ну, давайте уж почивать, что ли.

И сразу стало темно.

* * *

Как же резко в здешних краях меняется погода! Час назад ещё радовало глаз утреннее солнце, поднимался в густо-синее небо высокий столб дыма – баба Катя топила печь, покусывал щёки не слишком сильный мороз, и по тому, как держались наши кони, можно было с уверенностью судить: никакого ненастья в ближайшие часы не предвидится. И вот те на – резко, предательски взвыл стылый низовой ветер, сбросил с еловых лап снег – прямо на нас с Алёшкой! – а плотные облака сноровисто заволокли солнце, потемнело так, будто мы невзначай провалились в Сумрак.

– Верно говорили мне, – обернулся я к ехавшему сзади Алёшке, – что такова природа Севера. Вмиг всё поменяться может. Только что солнышко – и на тебе, буран!

– Похоже, так оно и станется, – согласился Алёшка. – Скоро заметёт, завьюжит. Это хорошо ещё, что в лесу мы, деревья заслоняют, а прикиньте, каково оно в поле. Особенно простым людям, не Иным. Сколь народу уже так жизни лишилось!

Мне захотелось сказать что-то язвительное про свойственное всем Светлым человеколюбие – которое отнюдь не мешает им пользоваться всеми благами Иного положения, – но слова застряли в горле. Там, в горле, определённо происходило что-то нехорошее. Будто ежа проглотил – и этот ёж, растопырив сейчас все свои иголки, неспешно спускался по пищеводу ниже, прямиком в желудок. Боль, сперва вполне терпимая, с каждой секундой нарастала.

Я вдруг сообразил, что перед глазами у меня вовсе не узкая лесная тропинка, по обеим сторонам окаймлённая высоченными чёрными ёлками, а вовсе даже мутное серое пятно – точно я смотрю на окружающее пространство сквозь окошко, затянутое бычьим пузырём. Слух же мой наполнился неожиданными звуками. Тяжело бухало – то ли кузнечный молот, то ли топор-колун в руках исполина, причём самое поганое, нельзя было понять, извне ли сие раздаётся или же внутри моей головы. Тонко-тонко пищала невидимая птица – хотя какие птицы в зимнем лесу? Разве что дятел? Скреблось и шуршало, точно крыса в углу за печкой… опять же, откуда здесь ей взяться?