Однако ж мог бы и дальше жить, не так уж и стар был, мог бы снова жениться, тем более сватали ему соседскую дочку, великовозрастную девицу Перепёлкину с неплохим приданым. Однако ж подкосило горе нашего майора, стал он пить по-чёрному, а по пьяному делу куролесить. Урядника напоил до полусмерти и в голом виде велел привязать на колокольне, орловского предводителя дворянства оскорбил действием – а тот ему, натурально, вызов на поединок. Стрелялись, и кончилось дело простреленным лёгким. Оно вроде и обошлось, губернские лекаря Степана Игнатьевича выходили, да и дело о дуэли сам же предводитель и замял… но только с той поры начал майор Брызгалов болеть. К тому же и обстоятельства его совсем расстроились, наделал он глупых долгов, имение заложил, крестьяне его после мора обеднели, а частью и поразбежались.

Вот такие вести дошли до нас. Случайно это вышло – один из офицеров наших, будучи по делам семейным в отпуску, заехал проведать Брызгалова по пути в Курск. А чтобы ты понимал, Алёшка, есть такое дело – полковое братство. Мы своих семёновцев в беде не оставляем, не важно, служишь ли ныне, в отставке ли. В общем, решили скинуться и передать Степану Игнатьевичу нашу совокупную помощь. Собрали пятьсот пятьдесят рублей – хватило бы и на выкуп имения, и на покрытие значительной части долгов.

А как передать? Решили послать с офицером полковым, чтобы тот проследил, как старик нашей помощью распорядится. Ведь если просто со случайной оказией переслать – неровен час, пропьёт.

Офицером же этим, Алёшка, оказался я. Именно мне товарищи доверили сие дело. Как рассудили – молод, да не глуп, с практической смёткой, ну и за себя постоять может, ежели что. Вот и отправился я в июне восемьдесят шестого года в дальний путь из Петербурга в Орловскую губернию. Мне, честно сказать, и лестно было, что старшие доверили такое дело, и приятно малость развеяться дорогой, отдохнуть от полковой рутины.

Коротко сказать, поскакал я и уже через три недели прибыл в Никишево – только вот не застал уже там Степана Игнатьевича. Неожиданный оборот, и крайне, брат Алёшка, скверный. От соседей узнал я, что случилось. Вышло так, что за полтора месяца до моего приезда отправился майор Брызгалов в губернский город Орёл, и там, напившись в стельку, матерно лаял особу государыни нашей Екатерины, во всех бедах своих её винил и, главное, грозился ей! Мол, тебя, штучка немецкая, гвардия на трон возвела, гвардия тебя же и низринет. Вопил с пеной у рта, в трактире, при множестве свидетелей. Чем сие кончилось, сам должен понимать – под локти его и в холодную. Но дело-то не простое, а важное и тайное, и потому препроводили взятого в железа Степана Игнатьевича куда надо – то есть в Москву, поскольку в Орле своей конторы Тайной экспедиции нет, а стало быть, надо везти в ближайшую. Только не довезли его до Москвы, помер в дороге наш Брызгалов, удар его, понимаешь, хватил.

Вот прикинь, мне-то каково было всё это услышать! Примчался из столицы весь такой авантажный, сейчас, дескать, разведу руками беду, спасу нашего ветерана… а спасать-то и некого. Даже деньги собранные и то передать некому, потому что все родные его померли, наследников не обнаружилось… то есть крутился там некий прыщ, дальняя родня, седьмая вода на киселе – но не в его же потные ручонки отдавать наши полковые деньги!

Вот и отправился я назад не солоно хлебавши. Ну а путь в столицу, как понимаешь, лежит через Москву. Москва же, как говорится, бьёт с носка. Сейчас вот вспоминаю и вижу: каким же дуралеем тогда был!

А вышло всё просто – застрял я в Белокаменной. Поселился в гостинице, не шибко дорогой, но приличной, и начал гулять. По уму, следовало бы переночевать только – и домой, в расположение полка, а мне древнюю российскую столицу посмотреть вздумалось. И начал я изучение Москвы с кабаков. А где вино, там и карты. Вот тут должен тебе сознаться, что давно уж владела мною страсть к азартной игре. Причём полагал я себя игроком опытным, и везло мне не раз. Вот и в Москве взялся за старое. Помню, трактир тот назывался «Три фонаря», публика его посещала весьма почтенная, мужиков-лапотников туда и не пускали вовсе.

Коротко говоря, познакомился я там с господином приятной наружности, обходительный такой, постарше меня, лысеть уж начал. Титулярным советником Коврижкиным назвался. И начали мы играть. Сперва серединка на половинку выходила, то ему карта ложилась, то мне. Потом начало мне везти невообразимо, и рос мой выигрыш, до ста рублей дошёл, и на том бы мне остановиться, да словно бес в голове стучался: давай, дожимай его! Где сто, там и двести, а глядишь, и до тысячи добежит! На титулярного советника и глядеть жалко было – щёки блестят, не то от пота, не то от слёз. И так уж хотелось ему отыграться! Причём заметь – проигрывал и тут же расплачивался серебряными рублями. Никаких тебе векселей, всё натурой! Мне б, дураку, задуматься: это с какой же стати у него при себе столько деньжищ? Да и на ум не пришло. Ну и дал я ему возможность отыграться. А мечталось: догола его, неудачника, раздену! Слюна уже текла.

Только вот фортуна – дама ветреная, и ветром её уносит всегда неожиданно. Начало уже Коврижкину везти, а мои выигранные рубли мало-помалу стали таять. Таяли-таяли, да и целиком растаяли. И вот тут уже точно следовало бы мне игру прервать, тем более что и Коврижкин намекал: может, хватит с тебя, Андрей Галактионович?

Да какое там хватит… Такой азарт меня обуял, что сперва начал я ставить свои деньги, а после – держись, Алёшка! – и те, что полковое общество мне доверило. И всё, всё спустил до рубля! Коврижкин же деньги в мешочек – был у него, оказывается, на такой случай – и адью! Так скоро слинял, что я толком даже и не понял, куда делся. Только что был – и вот уж нет его! А я сижу за столиком дурак дураком, и доходит до меня постепенно, что же я натворил.

А как в полной мере дошло, стал я по Москве бегать, Коврижкина искать, дабы вызволить у него полковые деньги. Да где там! Ни в «Трёх фонарях» этого Василия Лукича никто не знает, ни даже в полиции, куда я с отчаяния тоже сунулся.

Вот и пришлось возвращаться в Петербург с позором. Пять рублей медью у меня оставалось, и тех на дорогу в обрез хватило. Хорошо ещё, что конь был свой, на почтовых уж точно бы разорился.

Сейчас я, Алёшка, к главному подхожу. Как вернулся в полк, не хватило у меня духу честно перед товарищами повиниться, и наврал я, что по дороге из Москвы в Петербург ограбили меня разбойники. Дескать, спешил по дури поскорее, гнал коня ночной порой, вот и нарвался на засаду. Растянули, понимаешь, канальи верёвку поперёк дороги, мой конь споткнулся, полетел я через голову – тут-то меня и взяли. Врезали кистенём по макушке, сумку с деньгами с пояса срезали, и очнулся я уже поутру, в овраге, и конь мой рядом дышит – перегрыз повод, сумел удрать от разбойников, нашёл меня.

Очень тогда хотел я думать, что товарищи мне поверили, но умом и сам понимал, что историю сочинил не шибко складную. Настоящие разбойники и череп как следует бы проломили, и догола ободрали – а тут и платье цело, и оружие, и всё, кроме тех пятисот пятидесяти рублей. Но в лицо во лжи меня не обвиняли. Однако же стали коситься, переглядываться за моей спиной, усмешечки пошли всякие. И само собой сложилось, что ни на пирушки офицерские меня уже не звали, ни в картишки, ни по весёлым домам. Дальше – хуже. Оказалось, что видели меня в том московском трактире, в «Трёх фонарях», как я в карты играл. Видел управляющий одного из наших офицеров, графа Солоницына – он тому из подмосковного поместья оброк вёз, ну и пообедать заглянул в тот трактир. Как назло! И главное, он же меня в лицо знал, Аристарх этот, поскольку уже не раз в полк приезжал, привозил Солоницыну денег… ну и всех нас, офицеров, знал.