К вечеру Лисовскому пришлось отвести войско в лагерь, а ночью к Пожарскому вернулись беглецы, устыдившись своей паники. Обе стороны были потрепаны и 3 дня стояли напротив друг друга, не нападая. И Пожарский применил прием, вполне обычный в тогдашних европейских войнах. У него было 12 шотландских наемников во главе с капитаном Шоу. Через них затеяли переговоры с наемниками Лисовского, соблазняя их “государевым жалованием”. Там тоже нашлись шотландцы и англичане. Сочли, что сила на стороне русских, и стали переходить к ним. Лисовский, увидев, что его полки тают, пошел на хитрость. Скрытно снялся с места и форсированным маршем метнулся к Кромам, а затем повернул вдруг на север, на Калугу. Захватив Перемышль и рассчитывая, что обошел стороной русскую рать.

Но и Пожарский отреагировал четко. Он тоже форсированным маршем бросил в Калугу всю свою конницу, и она успела войти в город раньше врага. А князь двигался следом. К нему подошли подкрепления — правительство мобилизовало “Казанскую рать”, татар, чувашей, черемисов. Силу они представляли сомнительную, с рогатинами, топорами, луками, но внушительную — 7 тыс. ополченцев. Лисовский понял, что может очутиться меж двух огней — с севера калужские полки, с юга идет рать. Он сжег Перемышль и рванул в другую сторону, ко Ржеву. В это время Пожарского свалил очередной приступ “черной немочи”. Преследование возглавил Дмитрий Лопата-Пожарский, но с таким контингентом гоняться за Лисовским было невозможно, ополченцы быстро дезертировали, и воевода докладывал, что “казанские люди все побегоша в Казань”.

Правительство осталось очень недовольно, даже посадило Лопату-Пожарского под арест. А у Лисовского осталось чуть более тысячи бойцов. Но это было испытанное ядро его конницы. И он, бросая в селах слабых коней и беря свежих, понесся стремительным рейдом, все разоряя, сжигая и грабя на своем пути. На Торжок, Углич, мимо Ярославля, Ростова, Суздаля, Рязани, Тулы. И уже с востока вышел к Калуге. Против него выступил воевода Куракин, и от Калуги польскому вожаку все же пришлось отказаться. Однако и Куракин смог только отрезать и уничтожить арьергард в 300 чел, а Лисовский с награбленным так же стремительно удрал в Польшу.

В 1615 г. на Запад отправилось еще одно посольство, Ивана Кондырева и подьячего Неверова. Оно посетило Францию и Голландию. С прежней целью, известить о восшествии на престол Михаила и просить помощи против поляков и шведов. Во Франции “московитов” подняли на смех — правительство Марии Медичи ориентировалось на Рим и, конечно же, симпатизировало Сигизмунду. Впрочем, и русские посетили Францию, видимо, “заодно”, ничего конкретного у нее не просили, Михаил лишь обращался к “великому государю Людвигу”, чтобы тот “способствовал, где тебе можно будет”. Больше надежды было на голландцев, давних торговых партнеров. Но Голландия недавно заключила союз со шведами и не хотела с ними ссориться. Рейтинг России в это время упал чрезвычайно низко — по Европе ходили слухи, что Михаила уже свергли, и он бежал к татарам.

Только Англия опять повела себя мудрее других и вызвалась посредничать в переговорах со Швецией. Тогда и голландцы спохватились, как бы не упустить свое. И под двойным нажимом, из Лондона и Амстердама, Густав Адольф все же согласился на переговоры. Для участия в них выехала нидерландская делегация во главе с Ван Бредероде, а от англичан дело вел Джон Мерик. Съехались в Торжке. Шведскую делегацию возглавил Делагарди, русскую Д.И. Мезецкий. Для начала, как водится, закинули условия по максимуму. Русские, указывали, что договор с Шуйским не выполнен, требовали вернуть все захваченные города, заплатить 3 млн руб за убытки, а заодно отдать и Лифляндию, отнятую при Иване Грозном. А шведы выдвинули претензии на всю Россию и признание царем одного из сыновей Карла IX. Дальше начали торговаться.

Но Густав Адольф на уступки идти не спешил. Он уже видел здешний край своей собственностью и продолжал осаду Пскова. Вот только защитники ломали все его планы. Совершали постоянные вылазки, мешая вести осадные работы, и шведы смогли обложить город лишь к концу августа, построив несколько укрепленных лагерей. Главный из них, самого короля, разместился севернее, на Снетной горе, перекрыв дорогу на Гдов. Тут же, напротив Ильиных и Варлаамский ворот, устроили батарею из 20 пушек. Восточнее города, на Новгородской дороге, встал лагерь наемников Готтберга, а батарея и заставы перекрыли Порховскую дорогу. Южнее, на Островской дороге, расположился лагерь Коброна, а с западной стороны, в Завеличье, лагеря Глазенапа и Гендриксона контролировали Изборскую дорогу и у церкви Иоанна Предтечи, установили тяжелые орудия, чтобы через реку обстреливать Детинец.

Но и после этого псковичи предприняли вылазку из Ильиных и Варлаамских ворот, побили 300 шведов и разрушили поставленную батарею. Пока ее восстановили, прошло время, и бомбардировку король смог начать только 17 сентября. Пробив в стенах несколько брешей, шведы пошли на штурм, захватили Наугольную башню. Русские вышибли их контратакой. А между тем началась осень, холода, дожди. Подвоз снабжения и боеприпасов нарушился из-за распутицы. Кое-как пополнив запасы пороха и снарядов, король начал вторую бомбардировку. Особенно досаждали тяжелые орудия из-за Великой. Было выпушено “700 ядр огненных”, а простых без счета. В городе возникали пожары. Ядра разбили часть стены у Варлаамских ворот.

9 октября последовал штурм. Шведы смогли взять Наугольную башню и часть стены. Казаки и стрельцы навалились на них, в сече заставили бросить захваченные позиции. В это же время, когда псковичей отвлекли на восточную сторону, солдаты Гендриксона ударили им в тыл. На плотах переправились через Великую, выломали решетку, закрывавшую устье р. Псковы и проникли в город. Но и их контратаковали и выбили — многие утонули при отступлении. Близость зимы торопила короля. Он стал готовить третий штурм, и 11 октября начал бомбардировку. Но одну из пушек от чрезмерно интенсивного огня разорвало, пламя попало в пороховой погреб, и главная батарея взлетела на воздух. Восстанавливать ее, в условиях осеннего бездорожья везти новые пушки и снаряды, было проблематично. Из-за боевых потерь и начавшихся болезней в строю у короля осталась лишь четверть армии. И 17 октября он приказал отступить. Сославшись, ясное дело, на русские холода, а не на героизм защитников, заставивших его затянуть осаду до холодов.

Поражение сделало Густава Адольфа сговорчивее, и он предложил три варианта мира. По первому, заведомо невыполнимому, русским возвращались все города, кроме Карелы, если они уплатят 2 млн. руб. По второму шведы оставляли за собой Ивангород, Ям, Копорье, Орешек, а царь им платил 150 тыс. По третьему, сверх перечисленных городов, шведам отходила еще и Сумерская волость, а русские платили 100 тыс. Свою цель Густав Адольф не скрывал, и голландцы записали: “Главная мысль короля заключается в удалении русских от Балтийского моря и от Финского залива, потому что торговля, которую русские ведут в этих странах, неоднократно подавала повод к недоразумениям между обоими нациями”.

Посредники пытались найти компромисс. Царь не соглашался, жаловался голландцам, что шведы в занятых городах “разорили святые мощи и иконы в храмах Божьих и предали их посмеянию; разграбили сокровища наши… Истребили затем множество невинных православных христиан: алча их имения, предавали их столь ужасным пыткам на правеже, что многие из них, желая избежать мук, сами себя передавили и перетопили. Шведы и ныне производят в этих городах всякие насилия, которые ум не постигает и которых нехристь постыдился бы”. Михаил вообще удивлялся, что голландцы затеяли торг, поскольку, по его мнению посредники должны “восстановить истину между нами, высокомогущим повелителем и королем шведским”. Впрочем, когда нужно, русская дипломатия прекрасно умела играть в “наивность”, и царь уже соглашался уступить Карелу. Но Густав Адольф уперся в свои “три варианта” и на иные условия не соглашался. Поэтому вместо мира в феврале 1616 г. заключили лишь перемирие, и голландцы отбыли домой.