Словно услышав его, остолоп резко оглянулся, взметнув хвостом из длинных черных волос.

– Ну и морда! – ахнул Вальтер, разглядев горящие черные глаза, горбатый нос и сросшиеся брови. – Чисто ближневосточный террорист!

Фриц покосился на картинку с камеры номер два: к подозрительным типам, на ходу запуская руку под пиджак, торопился охранник в штатском.

– Что они делают? – продолжал истерить толстый Вальтер.

Здоровяк поставил свою ручную кладь на землю и попятился на несколько шагов. Черноглазый, наоборот, быстро приблизился к чемоданчику, подхватил его, тоже попятился и с расстояния в несколько метров перебросил здоровяку какой-то небольшой предмет. Фриц его не разглядел, но успел заметить острый металлический блеск. В следующий миг черноглазый с чемоданчиком опрометью путился бежать в одну сторону, а здоровяк, секунду помедлив, – в другую.

Охранник в штатском, не дойдя до памятника, остановился и завертел головой, не зная, кого преследовать.

– За чемоданчиком двигай! – в один голос крикнули ему Фриц и Вальтер, от волнения забыв, что их никто не услышит.

Но охранник рассудил точно так же и устремился за черноволосым.

Я очень ответственный человек. Сказано глядеть во все глаза – я и смотрю в оба, да еще чакру распахиваю во всю ширь. А еще я очень люблю свою единственную подругу, непутевую дурочку Кузнецову. Поэтому все приказы нашего командира Кулебякина готова была и выполнить, и перевыполнить.

Жаль только, что мне никто не сказал, откуда появится Инкин похититель. Боясь его пропустить, я вертелась, как святой столпник в экстатическом молитвенном кружении, и неизбежно привлекала к себе внимание.

Чтобы хоть как-то оправдать свое необычное поведение, я стала пританцовывать и негромко напевать:

– Харе, Кришна! Харе, харе! – и за неимением четок, бубнов и колокольцев трясла, как погремушку, Зямин баллончик.

Организованные туристы, проходя мимо меня, перестраивались в колонну по одному и прижимались к стеночке, а неорганизованные останавливались, чтобы посмотреть и послушать. Парнишка, тягомотно наигрывающий на гармошке «Ой, мороз, мороз!», начал сбиваться с ритма.

– Акапулько, ай-ай-ай-ай! – забубнила я, когда мне надоело петь про Кришну и его харю.

Какая-то добрая старушка бросила к моим ногам звонкую монетку.

– О-о, кокоджамбо! – благодарственно пропела я ей, заходя на очередной виток.

– Эй, ты, скаженная! – недоброжелательно окликнула меня дородная тетка, фальшиво подпевающая гармонисту. – Шла бы ты гарцевать куды подале!

Я дружелюбно улыбнулась ей, но в ответ услышала неласковое:

– Смеешься, падлюка? Щас плакать будешь!

– Плачь, плачь! Танцуй, танцуй! Беги от меня – я твои слезы! – уловив подсказку, затянул гармонист, но его завывания по-прежнему никого не интересовали.

Мои мексиканские напевы звучали не в пример бодрее!

Поворачиваясь вокруг своей оси, я поочередно видела то Маню с Моней – они сидели на каменном парапете красивой чугунной ограды и вполне убедительно изображали милующуюся парочку, то Зяму. Мой собственный милый стоял под аркой на другой стороне площади и убедительно изображал самого себя – гениального до идиотизма художника Казимира Кузнецова. С преувеличенным восхищением рассматривая внутреннее убранство каменного тоннеля, он делал зарисовки на манжетах и смотрелся при этом почти так же глупо, как я. Не скрою, это здорово утешало.

Вид на подножие памятника, где остался Кулебякин, то и дело закрывали дети, занятые подвижной игрой с подобием бумеранга. Пластмассовая кривулька, которую они запускали, летала по непредсказуемой кривой, обеспечивая эмоциями и синяками как игроков, так и посторонних граждан. Я все ждала, что кто-нибудь из взрослых оценит повышенную травматичность веселой игры и угомонит резвых деток, но их родители демонстрировали спартанскую выдержку, которую у нас в России назвали бы пофигизмом. Дениса за бегающими и прыгающими чертятами я видела плохо, но это меня не особенно волновало. Капитан Кулебякин – не тот человек, о котором имеет смысл сильно беспокоиться в ходе проведения специальной операции.

Самым слабым звеном в нашей команде я самокритично считала себя. Именно это заставляло меня напрягать все силы – и душевные, и физические. Как бывшая отличница, я не могла допустить, чтобы операция по освобождению Кузнецовой провалилась по моей вине, и ради нашей победы я готова была на все. Если бы я знала песни японских камикадзе, то распевала бы именно их.

Занятая вокально-хореографическими упражнениями, момента передачи чемоданчика я не увидела, а Зяминых сигнальных криков не услышала. И парня, бегущего прямо на меня, опознала как нашего врага только по своему чемоданчику.

Не узнать эту ручную кладь я не могла. Чудесный несессер из кожи кенгуру я купила в Сиднее, куда ездила получать наследство покойной мамочки,[1]за двести австралийских долларов, которые почти вдвое дороже привычных нам американских. Двухсотдолларовый кенгуриный чемоданчик напоминал мне о мамуле и тем самым представлял собой как материальную, так и духовную ценность. Ради спасения Кузнецовой я согласилась пожертвовать этим сокровищем, но недооценила своей к нему привязанности.

Увидев священный для меня чемоданчик в лапах грязного негодяя, я преисполнилась праведного гнева. Он дополнил и переполнил мою решимость идти, если понадобится, на смертный бой, так что я ни секунды не раздумывала, как мне поступить. Оборвав на пронзительной высокой ноте героическую песню про Акапулько и ай-яй-яй-яй, я отважно шагнула навстречу преступнику, вскинула, точно дуэльный пистолет, Зямин баллончик и выстрелила из него прямо во вражью морду!

Мой любимый дизайнер был неточен в определении цвета краски, она оказалась не просто желтой, а золотой. Пока я давила, как на гашетку, на кнопку распылителя, меня посетила несвоевременная мысль – надо будет спросить у Зямы, не имел ли он благородной цели принять участие в золочении величественных венских памятников. Его баллончик стал бы для этого идеальным инструментом! Банальное, в общем-то, лицо преступника под воздействием чудо-краски моментально приобрело такую сияющую красоту и внушительность – куда там посмертной маске Тутанхамона!

Воняла, правда, эта золотая дрянь – будь здоров! Даже я расчихалась, а мой златолицый враг и вовсе одурел. Он взвыл (и тут я ловко позолотила ему гланды), захлебнулся краской и эмоциями, выронил чемоданчик, схватился за лицо и завертелся волчком точно так же, как совсем недавно это делала я сама. Только что про Акапулько не распевал (хотя «ай-ай-ай-ай» в его вое угадывалось отчетливо).

Про чемоданчик негодяй совсем забыл, а зря! От удара о мостовую тот открылся, и из него высыпались пачки денег – с виду совсем как настоящие!