Гистриону показалось, что у некоторых костров карета специально приостанавливалась, чтоб пленники слышали крики, жалобы и проклятья сгоравших заживо. Один из красных при этом довольно кивал головою и мерзко хихикал под колпаком: мол, то же будет с вами. Тут произошла одна неожиданная встреча. У одного ещё не разгоревшегося костра карета совсем остановилась, и горбоносый вышел дать какие-то указания палачам. К столбу, вокруг которого едва запалили хорошо просушенные дрова, был привязан старик в изумрудном расписанном павлинами халате.

– Чалтык, – выдохнула Мэг.

– Или его двойник Тылчек, – предположил Гистрион.

Пламя полетело по столбу. Старик то скулил, то визжал, то извивался.

– Свои жгут своих! – вдруг завопил он. – Хозяин сатана, куда ты смотришь?!

Карета дёрнулась, и их повезли дальше.

Красно-коричневая тюрьма представляла собой накренившуюся на сторону башню. Ждали, что вот-вот она рухнет. Но это был фамильный замок некоего феодала, хотя и построенный непривычными к этому крестьянами несколько косо, но добротно, крепко. Феодал был знаменит тем, что первый в истории Середневековья был сожжён на костре – он увлекался химическими опытами и был обвинён в колдовстве. Его сожгли, после чего первые инквузиторы заняли его замок и переоборудовали под тюрьму. Башня была освящена факелами, но небо над ней и так полыхало от зарева костров. В тюрьму вбегали и выбегали фигуры в алых балахонах, на головах были островерхие намордники с прорезями для глаз. Иногда они волокли визжащую или потерявшую от ужаса дар речи растерзанную жертву. В башне любили пытать.

Двое провожатых впихнули наших героев в камеру со сполохами по стенам от горящего во дворе костра, у которого жарила мясо стража, и запах его дразнил голодных узников. Один красный не вошёл следом, а второй вошёл, скинул свой скафандр и оказался толстолицым молодцем с русыми волосиками и носом картошкой.

– Эй, ведьмаки. Небось, на зорьке суд, – сказал он добродушно. – Советую не надеяться на снисхождение и милость, у нас этого не бывает. Сами виноваты, зачем было дьяволу служить? – Он осветил их лица горящим в руке факелом и вздохнул. – Какие ж вы уроды, прости меня Всевышний. Вот родителям не повезло. – Он хотел что-то добавить, но его окликнули.

– Джем, – сказал вполголоса второй красный, тот, что ударил кулаком в карете Гистриона, когда тот кричал, что он принц Кеволимский, – ты не спятил ли, Джем, ведь нам запрещено разговаривать с колдунами?

– С еретиками, Джим, – сказал, выходя и задвигая двери на засов Джем. – Кажись, только с еретиками…

– Кажись, кабысь, деревенщина! – с презрением сказал Джим. – Смотри, как бы тебя тоже не спалили.

– Но ты ведь не донесёшь, не донесёшь, а? – залебезил, забегая и заглядывая в глаза огромному злому Джиму огромный добрый Джем. И голоса их улетучились.

Мэг стояла у зарешеченного оконца, и её безобразное лицо озарялось светом костра. Она скрипуче хмыкнула:

– Уроды… Значит, ты тоже урод… Это я виновата. Когда птичкой была… Полюбит ли тебя теперь Кэт? – спросила она издевательски.

– Пока мы живы, надо придумать, как спастись, – сказал Гистрион.

– Ты что, никогда не слыхал о инквузиции? Спастись из её лап невозможно!

И вдруг, присев на корточки и обхватив голову руками, она завыла.

– Ну, ну, Мэг, сейчас что-нибудь придумаем!

– Самое жуткое, что ты так и не узнаешь, кто я на самом деле!

– А разве ты не Мэг?

– Дурак, дурак, дурак! Бездарный безмозглый дебил! – заорала она. – Да я знаешь кто?! – и мгновенно дурнота заполнила её, в глазах задрожали чёрные пятна, и она завалилась на пол. – Я больше не буду. – Просипела она в угол кому-то третьему.

«Я-то сгорел, – сказал из угла невидимый Чалтык, – но чары мои живут», – и дурнота от неё мгновенно отступила.

Их почему-то не казнили утром, и они ожидали мучительной смерти каждую ночь и день. И так две недели – о, как это жутко! И за это время она несколько раз пыталась окольными и совсем дальними тропами подвести Гистриона к тому, что она Кэт, и что он должен её поцеловать, но каждый раз ей становилось плохо, и из угла раздавался, слышимый только ею, хохот колдуна. Однажды она не выдержала:

– Поцелуй меня, – попросила она каким-то не своим, кукольным голосом. Гистрион шутливо чмокнул воздух. Она позабыла, что он должен поцеловать ИСКРЕННЕ, ПОЛЮБЯ её В ОБЛИКЕ МЭГ. Но как могла ему понравиться Мэг?! Какая бы ни была она хорошая внутри, она была слишком, чересчур безобразна внешне, и это решало всё. И она прекратила всякие попытки.

Их продержали в камере-каморке около двух недель, и ни разу не пытали. Здоровяк Джем каждый раз, когда приносил им воду и гнилые сухари – а больше их ничем не кормили, – недоумевал, почему они до сих пор живы. Но недоумевал недолго, первые дня четыре, а потом по доносу здоровяка Джима его-таки сожгли, как нарушителя повелений Его Всесвятейшества, что приравнивается к еретичеству. Бедный наивный Джем!

Так вот. Пытать их не пытали. Просто на следующий день по их вселению в камеру, вошёл горбоносый, и, ткнув в Гистриона пальцем, спросил:

– Ты орал в карете, будто ты принц Кеволимский. Это правда?

– Правда, – ответил Гистрион.

– Опиши мне местность, где ты родился, и своих отца и мать.

– Мои мать и отец умерли, зато у меня есть дед и бабка, – начал Гистрион, и вдруг почувствовал, что за приоткрытой дверью находится кто-то помимо охраны, и слушает его очень внимательно. А когда дверь за горбоносым закрылась, кто-то пристально посмотрел на него в дверной глазок.

А до этого:

– А ты кто? – спросил горбоносый Мэг.

– Как кто? – выпалил неожиданно для себя Гистрион. – Это моя сестра!

Мэг и бровью не повела.

– Сестра? – засомневался горбоносый. – Родная?

– Разве не похожи? – мазнул себя по шраму Гистрион и захохотал.

…Вся тюрьма и её двор были просто пропитаны криками несчастных жертв, но наших героев не пытали и больше ни о чём не расспрашивали. И они каждый день и ночь ждали казни.

…И вот однажды ранним утром – ах, как сладко свиристела пташка с красной грудкой! – засовы заскрипели. Их вывели в великий страшный город Пэш. Город, где живут одни палачи со своими семьями. Город пылающих костров, на которых поджариваются еретики, колдуны, ведьмы, чревовещатели, предсказатели судеб человеческих, астрологи и провидцы-прорицатели, виновные в сношениях с сатаной, или невинные, оклеветанные соседями. По праздникам и по будням, каждый день, горели костры, чтобы очищенные огнём грешные души отправлялись не в ад, а на небо. Особо великих преступников сжигали по воскресным и праздничным дням при огромном скоплении зевак из соседних сёл, с утра отторговавших на воскресном базаре. Мэг и Гистрион, не считались особо великими, ведь их вывели во вторник, или в среду, тут они немного сбивались в расчётах.