– Ну ты прям как принцесса, всё время лежишь, – иногда пошучивал он. Она только криво усмехалась.

Жили они тем, что Одар рубил и продавал дрова. Управляющий феодала, на землях которого находился лес, был слезлив и сентиментален, и ему очень нравились жалостные песни Гистриона, а потому он на многое смотрел сквозь пальцы. А феодал вообще не знал о существовании дровосека и пастушки, он знал лишь войну и охоту, и часто отсутствовал. Чаще, чем присутствовал. Одар и Мэг жили как одна семья, но не как муж и жена, а как брат и сестра. Он уже мог смотреть на неё п о ч т и без отвращения, и ей не приходилось, как раньше, заматывать лицо так, что только острый подбородок свисал в сторону, как горб у иных верблюдов. Но, скажем, поцеловать её он бы не смог. Не каждый ведь способен поцеловать, к примеру, крысу. Два вопроса постоянно задавал он себе: почему он не спешит занять престол, и почему не ищет Кэт? Ну, на престол не стремится, потому что ему навяжут королеву, а королева для него одна – Кэт. Но почему же он её не ищет? А где, где её искать? – тоскливо раздавалось в нём. Но он быстро успокаивался, потому что другой голос, уверенный и весёлый, говорил, что всё сбудется, и они будут жить с Кэт долго и счастливо. Хотя реально жизнь-то проходила. Проходила в лачуге с больным, совершенно несчастным существом. И ему уже сорок шесть… Но в с ё э т о п о к а…

Одар не снимал браслет с ключом, и нет-нет, да и обращал на него внимание. Иногда запястье пощипывало, это означало болезни стариков или какую-нибудь небольшую войну. Он не знал, что будет делать, если браслет почернеет, а ключ покраснеет, наверное, придётся ехать в замок, ведь стать королём – его долг, у него не было ни братьев, ни детей. (Да, в замок. Он не говорил уже: ехать домой, ведь его дом был здесь.) Но браслет не чернел. Неведомый Господь, которому молился Алекс, послал деду с бабкой долгую жизнь, чтобы «сынку» успеть найти Кэт и жениться на ней. Хотя дед, наверное, совсем дряхлый, бабка-то помоложе…

Двадцать три года назад он нашёл возможность послать в Кевалим весточку, что не утонул в озере, а немножечко их обманул. Он дал о себе знать, потому что ему не хотелось, чтобы дед сажал на трон чужака. И Алекс передал в депеше, что, как только он отыщет Кэт, он тут же вернётся и исполнит свой долг.

Последние несколько лет, так как песни всё равно сочинялись, Одар решил своими руками сделать какое-нибудь приспособление для музыки, и сплотничал в хижине какую-то штуку с перекладинами, натянул звериные жилы, и получилось что-то типа арфы. Звуки были фальшивые, но чтобы напевать под них нехитрые стихи, достаточно подходящие. Во всяком случае, время от времени заходившему слезливому управляющему это нравилось: «В песнях твоих душа есть!» – говорил он.

И вот, декабрьским вечером, в канун Нового года, он сидел и напевал лежащей Мэг песню дровосека. Лучина горела, за окном подпевал-подвывал то ли ветер, то ли почти домашний волк ростом с телёнка, Жадоб. Так прозвала его Мэг за жадность: сколько ни дай, всё съест. Иногда он решительно отказывался сам добывать пищу. Зимой просто жил рядом в пристройке, и катал Мэг на себе по лесу и отпугивал разбойников. Однажды спас Одара от смерти. Но сейчас не о том.

Сейчас лучина догорала, Одар, пропев песню дровосека, тихо бренчал-сочинял новое, новогоднее, Мэг задрёмывала. Для полноты идиллии не хватало тиканья часов, но механических часов ещё не изобрело Середневековье. Оставалось надеяться, что их доставит Метьер из Деваки, лет восемь назад он гостил здесь, они охотились, и он подарил Одару то, что давным-давно обещал – очки! Но Одар уже как-то привык обходиться без них, а потом всё же надел, и знакомые белки и зайцы сперва шарахались, а потом привыкли. Привык и он, и уже ходил рубить дрова в очках, они были для дали. Дома он сначала обходился и без них, а теперь тоже так привык, что порой и засыпал, от усталости не сняв их с носа.

Ветер и волк стихли, за окном ещё раз громыхнул отдалённый гром, и неожиданно повалил густой снег. «Наконец-то зима началась!» – подумал Одар, и вдруг почувствовал, что совершенно счастлив. Уж такая выдалась минутка. И приятные мысли, будто он уже нашёл свою Кэт, посетили его. Да, без сомнения это она лежит здесь, рядом, под шкурой убитого им с Метьером зубра. Он скосил туда умилённый взгляд – и всё было прекрасно: лицо Мэг прикрыто, свет тускл, да и Одар почему-то в этот раз оказался без очков…

И в эту минуту ему показалось, что сейчас действительно должно что-то произойти: ну что-то совсем приятное – скажем, отворится дверь и войдёт… всамделишная Кэ… ну, ладно, Колобриоль. А что? Разве чудес на свете не бывает?

И тут в дверь тихо постучали. «Заходи!» – заорал ошалевший от сбывающегося счастья Одар. Дверь тихо скрипнула, приотворилась, и… ни-ко-го не впустила. Одар встал её прикрыть, и вдруг увидел снежные следы – небольшие, аккуратные. Невидимка шёл прямо к ложу, где в забытьи лежала его Кэт, ну то есть Мэг, конечно же, Мэг.

Одар похолодел, хотел вскочить, но какая-то сила вдавила его в табурет, на котором он сидел. Мэг открыла глаза и вскрикнула, дико вскрикнула – раз, другой, третий. Наконец крик прекратился, глаза захлопнулись. Следы пошли в обратную сторону, на выход, и дверь с тихим скрипом затворилась. «Для того, чтоб проверить, не спишь ли ты, надо себя хорошенько ущипнуть», – вспомнил Одар где-то слышанный совет.

– Это… смерть моя… приходила, – с трудом проскрипела Мэг, – она рассекла меня мечом на три части… и больше… меня не склеить.

Одар на согнутых ногах, как тяжелоходящий больной, переместился и присел на краешек её ложа, и осторожно, дрожащей рукой, откинул шкуру.

– Крови нет. Ты бредишь? – тихо спросил он.

– Я рассечена изнутри, Алекс. – Он вздрогнул: давно она его так не называла. – Слушай внимательно. Я сейчас умру. И если ты не сделаешь единственно того, что нужно, то… то умрёт и… то умру не только я, как ты меня видишь… Я не могу сказать яснее: Я-с нею… – вдруг закончила она стихами. – У тебя очень мало времени, принц.

– Как умрёшь? Почему? И что я должен сделать? – вдруг испугался и затараторил он.

Внутри Мэг трепетала и рвалась наружу Кэт, но Мэг молчала. Он подождал и опять затараторил:

– Умрёшь?! Но ты уже умирала… и два крыла…

– В этот раз я умру навсегда и взаправду. И никто меня не воскресит. Ты можешь спасти и меня, и себя и… и… – она снова замолчала.

– Умрёшь навсегда? А как же я? Между нами столько всего было…

– Между нами не было главного, – тихо сказала Мэг.

– Главного? Чего главного?

– Я безобразна, Алекс. Я чудовищно безобразна…

– Да я тоже не красавец. Вон как ты мне губу-то разделала, когда вороной была, – хихикнул он нервно. И вдруг ударил кулаком по ладони. – Мы теряем время. Ты не умрёшь. Сейчас я сяду на нашего Жадоба, и через час здесь будет великий знахарь Торпес, и… И что же я так растерялся и теряю время на разговоры! Попей.

Он попоил её из кувшина настоем из трав, и, накинув на плечи овчину, без шапки кинулся вон.

– Жадоб! – закричал Одар, и огромный страшный зверь возник перед ним как Сивка-бурка! – К лекарю, Жадоб! – вскочил он на волка, и они понеслись по ещё не сильно заснеженной тропе. Ветер свистел, деревья мелькали, снег валил, лунный серп освещал их путь. Внезапно у Одара потемнело в глазах, и волк остановился. Дорогу преградил трёхметровый человеческий силуэт в чёрном плаще. Он взмахнул плащом, как крыльями. «Пропасть!» – вспомнил Одар, и молния рассекла его мозг пополам. – «А ещё костёр», – как бы подсказал кто-то, и добавил: «Главное-то сейчас не лекарь!»