Последние судорожные потуги спастись едва не кончились успехом. Дед, извиваясь, как червяк, попытался отползти к обочине. Цель уже близка. Но коровы мчались мимо старика справа и слева по дороге, не давая ему двигаться дальше. Рогожкин отчаянно закричал из окна. И, кажется, сам не услышал своих слов. Их поглотил чавкающий топот животных. Последним отчаянным усилием старик встал на ноги. Шагнул к обочине. И попал точно на короткий коровий рог.

Каширин отвернулся в сторону, даже закрыл ладонями глаза. Рогожкин досмотрел сцену до конца.

Старика подбросило и перевернуло в воздухе. Он, совершив этот невероятный кульбит, снова распластался на дороге, но не лишился чувств. Лежа на животе, старик поднял голову и увидел последний кадр своей грешной жизни. Занесенное над лицом коровье копыто.

В следующее мгновение дедова голова лопнула, как гнилой арбуз. И тут стадо сошло на уже мертвого старика, как горная лавина. Коровы проехались по Степану Матвеевичу многотонным катком.

Топот стих, сделалось тихло. Каширин, в душе надеясь на чудо, глянул на дорогу. Он увидел кровавую лужу, в которой плавало стариковское тряпье. Из лужи выходили воздушные пузыри, лопались на поверхности.

– Бляха муха, – только и сказал Каширин.

Рогожкин вздохнул в ответ.

– Да, не повезло старику. От него мало что осталось.

– Как говорится, мокрое место, – тупо согласился Каширин.

* * *

Галим с Акимовым, держа под прицелом дом старухи, просидели в заброшенной хибаре под оконным проемом добрый час. Наконец, и бабка Игнатьевна вышла на крыльцо, взмахнула белым платком, что-то крикнула. Но и без бабкиного палатка ясно: ждать дальше нет смысла.

Акимов вслед за Галимом вышел из дома, свернул на площадь. Пейзаж после битвы еще тот. Посреди площади остовы черные автомобилей. Парочка убитых коров. Акимов отвязал лошадей от забора, шлепнул их ладонью, бегите. Подошла Игнатьевна.

– Мужик, который вошел ко мне в дом, утек через окно, – сказала она. – А другой, что за домом прятался, тот сразу в степь убежал. Как пальба началась.

– Так что ж раньше платком не махнула? Мы бы не торчали там целый час.

– Мужик тот мне сказал: сиди тихо. Позовешь кого, сука старая, вернусь, с живой спущу шкуру. А внуку голову сниму.

Акимов только рукой махнул. Он подошел к сгоревшему «газику», над которым еще клубился серый едкий дымок. Заглянул внутрь. Трупа в салоне нет. Акимов плюнул на землю. Пнул сапогом автомобильный остов.

– Мать твою через семь гробов с присвистом.

В полдень все собрались в доме старухи. Галим пришел позже всех. Он дважды обошел вокруг дома, за которым скрылся Назаров, затем пошел в степь, плутал по окрестностям села больше часа.

– Назаров ушел на лошади, – сказал Галим. – На той самой лошади. Я шел по его следу километра полтора. Его след пересекся со следом лошади. Дальше человеческих следов не было. Что будем делать?

Решили погоню за Назаровым не устраивать, он хорошо знает все места, где можно схорониться. И вообще, мог уйти в любом направлении. Пообедали вареной картошкой и консервированной колбасой, запили неудачу бутылкой водки.

За обедом никто не проронил ни слова. Каширин низко наклонил голову над тарелкой, заталкивал в себя пищу. Его мутило. Только Рогожкин, успевший сбегать к Величко и вернуться обратно, немного разрядил обстановку.

– На Величко налетела целая свора диких псов, – рассказывал он. – Что ему оставалось? Только стрелять.

Акимов облизал ложку и вытер ее полой рубахи.

– Нашелся адвокат, – сказал он. – Кстати, никто Величко не обвиняет. Стрелял, значит, так надо. Мне бы себя самого лучше винить. И нечего размазывать сопли по тарелке.

– Вот именно: если стрелял, так надо, – поддержал Рогожкин.

– Как все хорошо начиналось, – вздохнул Акимов. – Этот сукин сын был у меня на мушке. И вот мы имеем то, что имеем.

– Решил возвращаться? – спросил Галим.

– Нет уж, – ответил Акимов. – Слишком далеко заехали, чтобы поворачивать оглобли.

* * *

С похоронами останков деда Степана тянуть было нельзя. За ночь их могли сожрать дикие собаки, уцелевшие от пуль Величко. На окраине села, за правлением, вырыли две могилы. В одну положили тело убитого Галимом перегонщика скота. Затем настала очередь деда Степана.

Его останки вперемешку с грязью, дерьмом, изодранными лохмотьями собрали с дороги совковой лопатой. Покидал это черно-красное месиво в куль, шитый конскими жилами из конской же шкуры. Куль опустили в могилу, забросали землей. Мужчины обступили могилу.

– Покойся с миром, Степан Матвеевич, – сказал Акимов. – Прими Господи душу раба твоего.

Рогожкин не знал слов, которые положено говорить в торжественных случаях. На похоронах, панихидах или свадьбах. Но ему тоже хотелось вспомнить что-то теплое, хорошее о старике. Но ничего такого в голову не приходило. Однако Рогожкин решил, что он не в праве молчать в такую ответственную минуту. Он решительно шагнул вперед и сказал:

– Да, прибрался наш агроном. Хороший был старик, и дурь у него была хорошая, забористая. Был человек, нет человека.

На этом короткая церемония погребения завершилась. Поминки отложили до лучших времен. Нужно было до наступления сумерек освежевать и разрубить убитых коров. Акимов с Гилимом наточили ножи и топоры. Работу закончили, когда на синем небе появился тонкий серп месяца. На раздачу дармового мяса собралось народонаселение деревни в полном составе.

Поддерживая один другого и волоча за собой тележку на четырех колесах, пришли два полуслепых старика. Таких древних, что покойный агроном в сравнении с ними – почти юноша. Приковылял на костылях одноногий мужчина казах. За ним последовали какие-то старухи в черных платках. Впереди себя старухи везли огромную двухколесную тачку.

Неопределенных лет женщина с усами принесла на руках грудного младенца. Ребенок был некрасивый, с раскосыми глазами, желтушным сухим личиком, приплюснутым носом и огромными отвислыми ушами. Рогожкину хотелось спросить, известно ли матери, кто отец малыша. Случайно не обезьяна? Но Рогожкин так устал, что не хватило сил, выдавить из себя очередную пошлость.

Младенцу, по замыслу матери, как и всякой живой душе, полагалась порция мяса, как на взрослого. Мать ушла в темноту, унося на одном плече коровью ногу. Ребенка, который вдруг разразился пронзительными воплями, зажала под мышкой. К позднему вечеру от двух коров не осталось не то, что костей, даже худые шкуры не растащили по дворам. Люди исчезли, как бестелесные призраки. Поселок погрузился в кромешную темноту.

Сели за стол в опустевшем агрономском доме. Прикончив две бутылки водки, закусив жареным мясом, кинули жребий, кому ночью дежурить. Выпало Каширину. Он, вслух проклиная судьбу, полез по лестнице на чердак, остальные повалились спать внизу. Пока не сморил сон, Акимов решил посоветоваться с Галимом, что делать дальше, где теперь искать Назарова.