— Тхан будет хорошим императором, — привычно возразил Джин, думая о своем.

Он должен сказать отцу. Прямо сейчас.

— Отец…

Но император снова заговорил, слишком погруженный в мечты о будущем, чтобы услышать тихий голос первенца:

— Я жалею, что не увижу, как спадет проклятие. Когда ты женишься на этой стерве… последнее отродье Риндзинов. Шесть восьмых крови, этого должно хватить… Ясукату ждет неприятный сюрприз. — Он засмеялся, а потом закашлялся, брызгая слюной и кровью. — Дай воды.

Джин поспешил исполнить приказ. Он попытался напоить отца, но тот только раздраженно фыркнул, отбирая чашу.

— Это я виноват, — продолжал он, напившись. — Я и грязная шлюха Риндзин, отродье скорпиона. Пустобрюхая девка. Почему я не казнил ее, когда понял, что она не сможет принести мне ребенка?

Джин вздохнул. Историю своего проклятия он помнил лучше фамильного древа Аль Самхан.

«Твой сын будет демоном, который принесет твоему роду страдание и гибель, — сказала Морико Риндзин, первая жена отца, когда император отослал ее назад, узнав о бесплодии оясимской принцессы. — Если не смешает свою кровь с кровью Риндзин».

Но Джин родился нормальным. Крепким и здоровым, император нарадоваться не мог на наследника. Даже смерть матери — она умерла родами — трудно было списать на проклятие. Отец долго считал слова Морико прощальной гадостью от вздорной бабы.

А потом была инициация, пробудившая родовую магию. Не торжественная, официальная. Она произошла случайно, слишком рано. Детская шалость, Сердце Огня в ладонях…

Половину правого крыла дворца после шалости пришлось отстраивать заново. В тот день у отца впервые в темно-рыжих волосах появились седые пряди, у Джина — огненно-полосатый спутник, а у Самхана — новый наследный принц.

— Нет смысла гадать, как могло быть. Все уже случилось так, как случилось. Я такой, какой есть, благодаря проклятию.

Старик одобрительно улыбнулся.

— Упрямец ты, — с тайной гордостью сказал он. — Если вбил себе что-то в голову, никакой силой это не выбьешь. Прямо как я в молодости.

— Отец, послушайте! Я встретил девушку… в Оясиме.

— В твои годы я постоянно встречал девушек.

— Я хочу жениться на ней.

Сказав это, Джин прямо посмотрел в изможденное лицо императора, внутренне готовясь к буре.

И буря грянула.

— Жени-и-иться? — В черных, лишенных магического пламени глазах вспыхнула ослепительная ярость. — Что ты несешь, сын?! Ты должен жениться на Тэруко Ясуката. Зачать ребенка, снять проклятие и стать императором Оясимы.

— Я двадцать пять лет прожил без магии. Думаю, и дальше без нее обойдусь.

Произносить это было нелегко. Но он все обдумал и решил еще в заброшенном храме — в ту ночь, когда поддался зову плоти и перешел черту.

Отказываться от предрешенного будущего было тяжело. Не от власти, нет. Владычество над немирным северо-восточным соседом было мечтой отца, не Джина.

Но отказаться от возможности стать полноценным? Взывать к силе, не страшась утратить себя. Не сдерживать своего демона каждый час, каждую минуту. Стать равным среди всегда презиравших его высокорожденных. Или даже больше, чем равным, Джин знал: сила его такова, что мало кто из самураев осмелится бросить ему вызов.

Но не в магии счастье. Сотни тысяч людей прекрасно живут без нее.

В ту ночь, когда Мия спала рядом, доверчиво положив голову ему на плечо, Джин понял, что любит ее. Что хочет быть с ней. Засыпать и просыпаться вот так, сжимая ее в объятиях. Смотреть, как девушка медленно расцветает, превращаясь в женщину. Увидеть их общих детей и дать им имена. Состариться вместе.

Отец не зря назвал его упрямцем. Он хорошо знал своего внешне послушного отпрыска. И то особое, мягкое, но несгибаемое упорство, с которым Джин умел добиваться своего. Не настаивая прямо, не требуя, очень часто даже не ссорясь. Там, где император шел напролом, оставляя после себя руины и пепелища, его сын умудрялся добиться куда большего, не создавая лишних врагов и не раня чужой гордости.

— Он думает?! — заорал отец, брызгая слюной. — Да ты вообще думать не способен! Тупица, слизняк, похотливый идиот! Начни уже работать головой, а не тем, что болтается между ног…

Джин молча, как всегда, пережидал крики и поток оскорблений. Фамильный темперамент Аль Самхан был известен ему не понаслышке. Дальние потомки бога огня не всегда умели сдержать ярость. В бою это делало их страшными противниками, но вот в быту…

И Джин был бы таким же, если бы не проклятие и годы в монастыре.

И все же слышать оскорбления и упреки в сыновней непочтительности было больно.

Надо дать отцу выкричаться. Людям всегда надо давать возможность выкричаться. Пусть спустит пар, а потом Джин поговорит с ним спокойно и трезво.

Это всегда работает.

Порой Джину казалось, что у каждого человека есть свой неукрощенный демон. Просто не такой опасный и сильный, как достался ему, а потому мало кто пытается познать своего зверя.

— Чурбан отмороженный! — как-то бросил ему в гневе Тхан.

— Будет лучше, если я тоже начну тебя оскорблять? — спросил Джин, улыбаясь хорошо знакомой всему двору мягкой улыбкой. Она всегда появлялась на лице первенца императора во время спора.

Брат смутился и не нашел что ответить.

Нет, Джин вовсе не был бесчувственным. Пожалуй, он знал о своих эмоциях куда больше, чем большинство знакомых ему людей. Знал, когда и сколько давать им воли. И потому никогда не подчинялся им полностью.

Он вообще хорошо знал себя, проклятый сын деспотичного отца. В знании был ключ к спасению. Только будучи хозяином себе, Джин мог контролировать своего демона.

Наверное, он бы гордился своей выдержкой, если бы не понимал, что она — плата за ущербность от рождения. И что считать себя в чем-то лучше других — тоже ловушка. Ловушка гордыни.

— Ты хоть понимаешь, на что пришлось пойти Самхану, чтобы устроить этот брак?! Мы отказались от аннексий и почти отказались от выплат! Твоя помолвка была оплачена кровью и жизнями тысяч самханских солдат! Что ты скажешь их матерям?

Дребезжащий голос отца прервался. Он откинулся на подушку, захлебываясь в кашле. Джин налил еще воды в чашу и потянулся, чтобы напоить старика.

Чаша вместе с проклятьями полетела ему в лицо.

— Ублюдок! Ты мне не сын! Возвращайся в ад! Стоило тратить последние силы, призывая тебя оттуда?

Старик всхлипнул. Из-под века выкатилась мутная слеза и сползла по изборожденной морщинами щеке.

Все соображения разума, вся выдержка мгновенно вспыхнули и сгорели в остром, почти невыносимом чувстве вины. Джин смотрел на отца и не верил. Яростный, несгибаемый, волевой император Аль Самхан плакал сейчас на его глазах. По его вине.