Старик прошел вдоль стены, остановился у одной из нижних ветвей. Она не светилась, но едва мерцала в сумерках храма. И цветок на конце ветви — оранжевый, покрытый черными, словно прожилки мрамора, разводами, тревожно подмигивал, вспыхивал и гас. По полураскрытым лепесткам пробегали колкие искры.

Жрец вскинул две короткие деревянные палки, замер у гигантского, в человеческий рост, барабана, похожего на поставленную набок бочку. В руках императора сверкнул фамильный кинжал, вспорол выступающие на дряблых старческих руках вены. Плеснувшая кровь щедро окропила фамильное дерево Аль Самхан.

— Зови! — прокаркал старик, жрец опустил палки, и утробный резонирующий звук заполнил все пространство храма.

«Вернись! — пели барабаны. — Император велит — вернись! Страна ждет — вернись! Голос крови требует — вернись! Поколения предков взывают — вернись! Вернись в мир дольний, вернись к семье, вернись, чтобы вернуть долг! Вернись, чтобы зачать сына! Вернись, чтобы подарить мир!»

Древо полыхало. Яростный алый огонь пробегал по ветвям и стволу, пульсируя в такт биению барабанов. Старик застыл у стены, раскинув руки, словно в попытке обнять стену. Огонь, стекавший с его раскрытых ладоней, расплескивался о стену, питая огненные цветы…

…Демон шел по Дзигоку. Скользил рыже-полосатой тенью по почерневшей, источающей жар земле, погружался в полные огненной лавы реки, выныривал и шумно отфыркивался, топорща черные усы. Напрягались и сокращались мощные мышцы под густым мехом. Лениво извивался хвост, похожий на сгусток пламени.

Демон был велик и жуток даже для исконных обитателей этих мест. Ощутившие его безжалостную божественную силу младшие сущности разбегались в панике, лишь почуяв приближение огненно-полосатого кошмара. Недостаточно расторопные становились игрушкой, а после добычей. Он настигал их шутя и порой творил жуткие даже по меркам демонов вещи, прежде чем убить.

Демон не умел считать часы и дни, для него всегда было «сейчас». Сейчас, наполненное радостью — охотой, развлечениями, насилием, мольбами и криками жертв.

Так прошла вечность, на исходе которой демон почуял рядом равного.

И преисподняя сотряслась от рыка.

Ответное рычание заставило дрожать землю под лапами — равный принял вызов. Вне себя от радости, предвкушая победу над достойным, демон помчался вперед, припадая к сожженной почве. Огненный хвост раздраженно хлестал по ветру.

Он мчался, одержимый жаждой увидеть и убить. И лишь раздраженно дернул ухом, когда пространство вокруг заполнила частая дробь барабанов, когда зазвучал дребезжащий, чуть надтреснутый, но все еще полный силы голос Великого Вожака.

— Вернись! — велел он. — Вернись ко мне, я приказываю!

Демон остановился. Сел на задние лапы. Впереди был чужой, и голос битвы, сила инстинкта звали, требовали сразиться и уничтожить его. Но голос рода был сильнее, он звал вернуться.

По-кошачьи обиженно мяукнув, тигр полоснул лапой воздух перед собой. Бросил полный тоски взгляд за спину и скользнул навстречу другому себе, как рука входит в перчатку…

Джин, задыхаясь, вывалился на пол у подножия фамильного древа Аль Самхан. Обнаженный, как в день рождения, прошедший ад и вернувшийся в дольний мир, он скорчился на полу, глуша крик. Нечеловеческая мука трансформы медленно отступала.

Он открыл глаза и тут же зажмурился снова. После полумрака заброшенного храма залитый светом сотен факелов зал ослепил.

Ху Мэйэр… как глупо — поддался на лисьи чары. Перепутал ее с Мией. А что было потом?

Прочее терялось в огненном сладком тумане. Короткими вспышками — полные муки крики, звериное наслаждение чужой беспомощностью и болью. Милосердная человеческая память не хранила развлечений демона.

Мия! Он же ничего ей не сделал?!

Ужас от этой мысли подбросил его на месте. Джина затрясло. Непочтительно цепляясь за вытесанные в стене ветви фамильного древа, он поднялся.

Зал был пуст, а само дерево потухло. Странно. Разве его не вызвали домой с помощью ритуала? В зале должно быть полно народа, барабанщики…

— Ваше высочество! — Голос из-за спины заставил его напрячься и обернуться.

Увидев мужчину в жреческой одежде, он заметно расслабился.

— А, это ты, Бао. Рад тебя видеть.

— Слава богам, вы вернулись, — продолжал жрец, словно не услышав приветствия. — Мы призывали вас почти шесть часов, пока вашему отцу не стало плохо. Поспешите к нему, ваше высочество. Боюсь, он долго не протянет.

При виде отца в груди что-то болезненно сжалось.

Бывший несгибаемый правитель империи сейчас выглядел маленьким и слабым. Беспомощным.

Седые, как хлопья пепла, волосы разметались по подушке, подчеркивая пергаментно-желтую кожу. Бинты на худых морщинистых руках, узловатые пальцы в россыпи драгоценных перстней.

В комнате было сумрачно, магические светильники горели в треть силы. Теплая самханская ночь за окном дышала влагой и запахом цветущей сливы.

Джин замер в дверях, ощущая жалость и что-то пугающе похожее на отчаяние. Было невозможно поверить, что сильный как скала, несокрушимый правитель и этот измученный немощный старик — один человек.

Старик в постели шевельнулся, и на Джина уставились полные кипящей тьмы глаза.

Черные, как у простолюдина.

— Вернулся, значит, — прохрипел отец. Закашлялся, потянулся рукой к чаше с водой, раздраженно цыкнув на дернувшегося помочь сына. Обливаясь, отпил несколько глотков и отставил ее трясущимися руками. — Не лезь! Помогать будешь, когда я велю. Пом-мощничек… Ну и где тебя носило?

— Я виноват, — коротко сказал Джин, опускаясь на колени у постели. — Не смог сдержать его.

Старик скривился:

— Третий раз, он же последний. Я больше не смогу справляться с твоей силой, сын. И Тхан не сможет. Ты всегда был сильнее него.

Джин опустил голову, признавая правоту отца.

— Простите… вам не стоило взывать к силе крови.

— Будет еще всякая мелочь указывать мне, что делать! — взъярился старик. И снова закашлялся, прижимая сухую ладонь к бескровным губам.

Когда он убрал руку и вытер пальцы об одеяло, на ткани остались кровавые пятна.

— Я умру, — продолжал он, жестом запрещая Джину позвать медика. — Не спорь, сын! Да, умру. Люди смертны. Даже такие, как мы. Я знал, что этот обряд будет последним. Родители отдают детям все, что могут. Я всегда жалел, что дал тебе слишком мало…

— Не мало, — возразил Джин.

В груди что-то болело и рвалось. Жег невыносимый стыд и почти нестерпимое чувство вины, а под ним зрело болезненное и страшное предчувствие утраты.

— Мало, — упрямо повторил старик. — Не спорь со мной! Ты всегда любил спорить. Упрямец, себе на уме. Тебя ломаешь, а ты не ломаешься. Знаешь, как гордился тобой? — В его голосе зазвучала тоска. — Каким императором ты мог бы стать…