В январе и феврале 1910 года Алексей страдал от болей в руке и ноге, Распутин десять раз бывал в Царском Селе, часто задерживался допоздна и долго беседовал с царской семьей. Александра велела Тютчевой не говорить больше детям ничего о посещениях Распутина. Софья на некоторое время присмирела, но потом снова начала сплетничать с великой княгиней Ксенией о его свободном доступе к семье и, в частности, к детям. «Он постоянно там, заходит в детскую, навещает Ольгу и Татьяну в то время, как они готовятся ко сну, сидит там, говорит с ними и ласкает их», — сообщила она Ксении[515]. По указаниям матери дети становились все более скрытными, даже Елизавета Нарышкина (которая заняла должность гофмейстерины вместо недавно умершей княгини Голицыной) считала, что их мать так боялась скандала, что дети были научены «скрывать свои мысли и чувства относительно Распутина от других»[516]. «Вряд ли полезно приучать детей к такому притворству», — полагал великий князь Константин[517]. Конечно, в своих новых нападках летом 1910 года Тютчева зашла уж слишком далеко. Но это еще больше ухудшило сложившееся в императорской семье мнение об Александре, даже ее сестры Элла и Ксения сомневались в целесообразности ее продолжавшегося покровительства Распутину.

Те, кто, как Лили Ден, любили Александру и уважали ее веру в Распутина, предавали поведение Тютчевой «презрению и поруганию». И Анна Вырубова, и Иза Буксгевден были убеждены, что она была источником большей части нелицеприятных сплетен об императрице и Распутине, которые ходили в Санкт‑Петербурге. Но ущерб уже был непоправим, слухи становились с каждым днем все более отвратительными. У Ден вскоре появилась своя веская причина испытывать к Распутину благодарность за помощь, когда ее двухлетний сын Александр (известный всем как Тити) заразился дифтерией. Видя, как тяжело болен Тити, Александра и Анна Вырубова убедили ее обратиться за помощью к Григорию. Когда он приехал, то долго сидел на кровати мальчика, пристально глядя на него. Вдруг Тити проснулся, «протянул маленькую ручку, засмеялся и беззвучно, одними губами вымолвил: «Дядя, дядя». Тити сказал ему, что у него «очень сильно» болит голова, но Распутин только «взял руку мальчика, провел ему пальцем вниз по носу, погладил его по голове и поцеловал его». Уходя, Распутин сказал Лили, что лихорадка проходит и что ее сын будет жить[518]. К утру у Тити действительно прошли почти все симптомы болезни, и он полностью выздоровел уже через несколько дней.

Лили по‑прежнему была убеждена, что это случайно совпало с визитом Распутина, но она также знала, что вера Александры в него была основана на ее абсолютной убежденности, что это был единственный человек, который мог помочь ее сыну. В связи с этим Лили была совершенно уверена, что если Распутин и имел какую‑либо власть над императрицей, то она была исключительно мистического, а не корыстного или политического свойства[519].

Но на страницах влиятельной ежедневной газеты «Московские ведомости» и в других изданиях ширилась кампания по дискредитации императрицы и ее «друга». Сатирический журнал «Огонек» печатал интервью с его последователями, сообщая отвратительные подробности их «египетских ночей посвящения» в кружок Распутина[520]. Премьер‑министр Столыпин возобновил расследование в отношении Распутина, и тот вновь посчитал за лучшее укрыться в Сибири.

Летом 1910 года, учитывая, что здоровье царицы продолжало резко ухудшаться, доктор Боткин убедил ее поехать на лечение на курорт Бад‑Наухайм в Гессене, а заодно навестить Эрни и других европейских родственников. «Ей это очень важно для выздоровления, это и ради нее самой, и ради детей, и ради меня, — убеждал Николай свою мать перед их отъездом. — Я совершенно измотан душевно, переживая за ее здоровье». Еще более искренне звучат слова, которые услышала от него Анна Вырубова. «Я готов сделать что угодно, — произнес он с тихим отчаянием, — даже сесть в тюрьму, если бы только она могла от этого поправиться»[521].

Семья Романовых приехала во Фридберг недалеко от Наухайма в конце августа. Большая часть их окружения, состоявшего из 140 человек (штат значительно увеличился за счет многочисленных офицеров охраны), была размещена в гостиницах города. Эрни и его семья были, безусловно, рады их приезду, но сложности с размещением и обеспечением такого количества людей были неимоверные, не говоря уже об огромных расходах. В течение четырех недель их пребывания и поездок сугубо частного характера Николай впервые был только в штатском, а также совершил инкогнито несколько экскурсий в город. Тем не менее для обеспечения безопасности были предприняты все необходимые меры, как и в Каусе в 1909 году: снайперы, патрулирование со сторожевыми собаками территории замка, где остановилась царская семья, казачий конвой Николая и агенты охраны под руководством Спиридовича, которые следили за всеми передвижениями семьи[522].

Английская писательница и хозяйка литературного салона, также побывавшая во Фридберге в то время, Вайолет Хант, вспоминала суету сопровождающих царя из‑за шумихи по поводу приезда Романовых. Однажды вечером в пансионе, где она жила, появилось объявление, в котором гостей просили

«…не преследовать, не собираться толпами вокруг или иным способом не докучать российскому царю, который остановился во Фридберге, в трех милях отсюда, и ежедневно появляется здесь с царицей и детьми… Опасность для его жизни, в которой он постоянно находился, была настолько очевидна и настолько реальна, что трусоватый, но практичный муниципалитет Фридберга настоял на том, чтобы общественные памятники в этом городе были застрахованы за счет российского императора!»

Спиридович прилагал целенаправленные усилия для «распространения ложных сведений» о местопребывании и передвижении царя и его семьи для того, чтобы отвлечь любопытных от преследования императорской четы. «Если объявлялось, что {Николай} должен был идти принимать ванны, то его можно было найти в курзале[523]; когда объявлялось о его участии в занятиях школы верховой езды, вероятней всего застать его можно было на озере»[524].