Скрежетнуло, и прямо на пальто, аккуратно прихватив кривыми когтями, приземлилась небольшая серая птица.

– Мой кобчик. – Ведьма показал ему птицу, подняв руку.

Да, маленький сокол, странно серый, совершенно без светлых пятен и необычно большой. Хотя, птица явно непростая, пусть и говорят в сказках, мол, ведьма с воронами и котами знается. Эта вот знается с соколом, такие дела.

Ведьма поднесла кобчика к губами, прошептала несколько слов и отпустила. Тот юркнул наружу, а хозяйка знаком показала – стоим и ждем. Чего, интересно?

– Если рядом с тобой постоянно станет крутиться ворона, лучше молчи и не делай чего-то необычного для всех остальных, и нормального для тебя. – Ведьма говорила очень тихо. – Вороны птицы такие, кто знает, кому они могут что донести, верно?

Кобчик юркнул внутрь, присел на плечо, защелкал и снова сорвался, улетев.

– Можно идти. – И она сама подставила ему руку. – Мой милый кавалер…

Двигалась ведьма царственно, плавно переступая длинными ногами, делая четкое «цок» и глядя только вперед. Тонконосый королевский профиль портил лишь истинно ведьмачий острый подбородок, выдающийся вперед и вниз. Давным-давно считалось – колдовство делает чернокнижников уродливо-страшными… Он так не думал.

– Чьи вороны?

Та не ответила, тихонько вздохнув. Нет единства в рядах Других, как не посмотри, вроде бы и нужно им держаться друг друга, а у них все козни с интригами, прямо Мадридский двор, не иначе.

– Ты встретил стригоя. – Ведьма не спрашивала, утверждала. – Потом отправились в бункер, где чуть не погибли. Нам такого не надо, пропадет весь этот блядский цирк, с их сраными «Рогами и копытами», вроде бы и хорошо. Но ведь тогда придут другие, приедут со всех городов, начнут искать, шерстить, погибнут самые безобидные из нас, как всегда. И другие…

Замолчала, оборвав себя на полуслове. Другие боятся Института, тот работает жестко, пусть и искать у них получается намного хуже. Зато взяв след, все как один, превращаются в самых настоящих легавых, не отпускающих до последнего, роющих по самым крохотным незаметным ниточкам. Он знал, сталкивался, даже хоронил несколько таких героев, полив бензином и спалив в труху к чертям собачьим.

Для Института он сам и его товарищи являлись той еще лакомой целью. Ровно как Другие или Мрак.

– Я не хотел ее трогать, думал, дать ей уйти. Теперь придется убить, рассказать она вряд ли что расскажет. Тем более, может просто не помнить.

– Не люблю ее соплеменников и сама девчонка мне не нравится. – Ведьма породисто дернула лицом в возмущении. – Не воспитана, хамка и прост гнусь. Занималась всякой грязью в жизни, а потом стала еще хуже. Но…

Грязью занималась, надо же, кодекс чистоплотности от женщины, наверняка начинавшей с травления плода и приворотов с заговорами на чужих жен с мужьями. Во как.

– Но она умна. И уж точно не останется здесь, надеясь на твою смерть.

Он не ответил. Это только его личное дело, как наказать за вероломство с обманом, ведьме знать такое не нужно. Помогла, хорошо, долг местным Другим увеличился.

– Да, мой милый кавалер. – Ведьма остановилась с выверенной точностью. Прямо между красивым гнутым фонарем и все еще не опавшим вязом. Стояла, окутанная мягким светом, прорывающимся сквозь туман и золотилась, прямо как поблескивающая от сырости листва.

– Да, мой дорогой, – повторила ведьма. – Прекрасно понимаю твои мысли, да, ты мне тоже должен. Ба!

Она плавно подняла руку и раскрыла ладонь в черной перчатке, подняла голову, смотря вверх и улыбаясь.

– Снег пошел…

Снег летел ровными большими хлопьями, медленно падающими по спирали. Белый лепесток упал на черную кожу, замер, девственно чистый и красивый. Фонарь, едва уловимо загудев, притух, потащил за собой свет, подмигнул следующему и другим соседям, вдруг растворяя ночь в темноте.

Зато луна вдруг проглянула со всей силой, серебрясь на черном покрывале с едва уловимыми искрами звезд. Ведьма, чертова хитрая сволочь, оказалась рядом, уставилась глаза в глаза, где, катясь свежим, из штампа, рублем, катилась луна…

Лунное серебро голубое и чистое. Вливается внутрь, легко прокалывая вроде бы плотную ткань, прячущую окна. Растекается, колдовское, превращая обычное в настоящее чудо.

Гладит, опережая пальцы, теплый сонный бархат, прячущийся под одеялом. Сон, накрывший с головой, нехотя-нехотя, сдается, прячется подальше. Подождёт, не страшно, жизнь слишком прекрасна и коротка. Лови ее за чёрно-звёздный хвост, тяни вслед сползающему с мраморно-гладкого прекрасного плеча рядом. Прижмись губами, втяни всем собой, чуть задрожав от вдруг очнувшегося вслед серебристо-голубым лучам зверя, вдруг ощутившего такой сладостный голод.

Женщина пахнет только собой и сотней оттенков в придачу. Ванилью, фруктами, цветами геля вечером в душе, кофе, цитрусом, лавандой или россыпью запахов, собранных в креме с лосьоном, нагревшейся атласно-гладкой тканью, прячущей её в постели, рассыпавшимися по подушке волосами, темнеющими или почти невидимыми и своими духами, без которых она не она.

Нельзя, совсем нельзя открывать сразу. Сон обидчив, а его тепло коварно. Серебро мягко струится внутрь, надо лишь следовать за ним, пальцами, губами, всем собой. Стать теплее, горячее, мягче, нежнее сна. Чуть касаясь, едва задевая, почти не тревожа. Пусть чёртово это одеяло, прячущее под собой всю нежность и страсть мира вокруг, сползает медленно. Пусть… так даже лучше. Так куда интереснее. Так совсем красиво.

Луна, кошка и женщина сёстры, не иначе. Голубое и кажущееся холодно-бесстрастным серебро творит чудо. Плавно, мягкими ленивыми движениями, такими точными и нужными, превращает живую красоту в волшебство. Переливается по плавной линии от плеча и ниже, касается серебряной краской, ложаясь невидимым мазком, одним за другим, хватается за открытую кожу, блестит и переливается на ровно поднимающемся прекраснейшем боку, разбивается о полоску ткани, нахально закрывающую всё такое нужно у бёдер, очерчивает ее, делает границей, бежит дальше, по манящему изгибу, вдруг вздрогнувшему от пальцев на нем, крадется вниз, выхватывая полностью такую уставшую за день и такую манящую красоту, поджимающую пальцы.

Помоги ей и себе губами, стань теплом, прижавшись ими между плечом и шеей. Вот так, никакой резкости не нужно. Ай, какая наглая собственная ладонь, не удержалась, сбежала вниз, заползла за узкую полоску. Стоять! Вот молодец, спокойно. Вот и…

Луна, кошка и женщина точно сёстры. Все трое любят играть, любят тянуть, прячась и неожиданно ошеломлять собой, показавшись полностью. Игра живым тёплом, что для них лучше? Показалось, как вдруг невесомо прижалась там, где сейчас нахалка-ладонь? Показалось… Ох… Какой сильный, какой гладкий, какой тёплый, какой упругий козырь вдруг прижался к там, где сам уже горишь, никак не сгорая, тяжело наливаясь своим желанием, становящимся… ставшим просто несгибаемым. Вот где зараза…