Никлас тоже встал.

— Я сейчас вернусь, Люс.

Он вышел вслед за ней в вестибюль и закрыл за собою дверь библиотеки.

— Вы думали, что сможете улизнуть, лишив меня моего законного сегодняшнего поцелуя? Она фыркнула.

— Я надеялась, что вы о нем не забудете. Она сама шагнула в его объятия и подняла лицо. Как всегда, его поцелуй опьянил ее и зажег во всем теле сладкое, острое возбуждение. Его рука скользнула вниз, и обхватив ее ягодицу, он крепко прижал Клер к себе. Она хотела было вырваться, но тут некий шаловливый бесенок шепнул ей, что Никласу волей-неволей придется скоро возвратиться к своему другу и потому можно, не опасаясь за последствия, подразнить его таким манером, на какой при иных обстоятельствах она бы никогда не отважилась.

Она легонько куснула его за нижнюю губу. Не ожидавший этого Никлас шумно втянул в себя воздух, и его руки принялись судорожно мять ее тело, словно он пытался вобрать се в себя. Поражаясь своему нахальству, Клер протиснула руку между их телами и опустила се вниз, пока ее пальцы не коснулись завораживающей и пугающей выпуклости его мужской плоти, которая мгновенно отвердела, а все тело Никласа напряглось.

— Люс может отправиться домой, а мы продолжим это в спальне, — вымолвил он, тяжко дыша.

Слегка смущенная тем, что ее трюк возымел столь разительный эффект, Клер высвободилась из его объятий.

— Нельзя быть таким неучтивым с другом, которого вы не видели столько лет, — проговорила она, задыхаясь.

Когда она ступила на лестницу, ведущую наверх, где находились спальни, он схватил ее за руку и повернул к себе. Тихим, вкрадчивым, околдовывающим голосом он спросил:

— Можно я приду к вам немного позднее и покажу, что происходит дальше?

Ее пробрала дрожь — частью от страха, частью от волнения. Она дразнила тигра, и если впредь не будет действовать осторожно, то этот тигр быстренько превратит се в свой обед. Высвободив руку. Клер непринужденно ответила:

— После такого утомительного дня мне нужно проспать всю ночь от начала до конца, иначе я не отдохну.

— Скоро вы скажете мне «да». — Его черные глаза неотрывно смотрели в ее лицо, требуя и обещая. — Клянусь, что так и будет.

— Не рассчитывайте на это, Никлас. Помните: ваша цель — соблазнить меня, а моя — донять вас так, чтобы вы отступились.

Он громко расхохотался.

— А вы бедовая. Клер. Но это состязание я собираюсь непременно выиграть.

Она одарила его нежнейшей из своих улыбок.

— Лучше заранее приготовьтесь к проигрышу, милорд. И она пустилась бежать вверх по лестнице, чувствуя, как пьяняще бурлит в ее жилах кровь.

Но это ее воодушевление продолжалось лишь до той минуты, когда она вошла к себе. Заперев за собою дверь, Клер прислонилась к ней, и ее взгляд скользнул по роскошному убранству спальни. На потолке резвились позолоченные херувимы, изукрашенная великолепной резьбой кровать была увенчана балдахином с занавесями из золотистого бархата, а под ногами расстилался китайский ковер, который, весьма вероятно, стоил больше, чем она заработает за всю оставшуюся жизнь. Ее охватило смятение. Милостивый Боже, что она, некрасивая, рассудительная Клер Морган из Пенрита, делает в таком месте?!

Поначалу ее привели к Никласу благие намерения, однако предложенную сделку она приняла, побуждаемая не ими, а нечестивым, греховным гневом. И с тех пор оба они кружили один возле другого в прихотливом танце, то прижимаясь друг к другу, то отступая, по неуклонно сходясь все ближе и ближе. А в центре круга, который день ото дня сужался, лежала погибель, как общественная, так и духовная. И все же она продолжала танцевать, потому что до этих пор никогда еще не чувствовала себя такой живой. Если все грехи так сладки и увлекательны, то неудивительно, что род человеческий все время грешит.

На мгновение Клер представила себе, что здесь, перед нею, стоит отец и смотрит на нее. В его глазах не было гнева — лишь глубокое разочарование, но это расстроило ее гораздо сильнее. Она знала, что живет не так, как хотел бы он. Она никогда не могла жить так, а с того дня, как встретилась с Никласом, ее постоянно обуревали гордыня, гнев и любострастие.

Клер захлестнула волна отчаяния, тяжкого и безысходного, и впервые после отъезда из Пенрита она встала на колени и попыталась прочесть молитву.

«Отче наш, иже еси на небесех…»

Но далекий, незримый небесный Отец никак не помогал ей в ее противоборстве с близким, зримым Никласом, чье тепло она ощущала каждый день. Он хотел се, она была ему нужна. Возможно, желание его было мимолетно и порождено стремлением одержать верх в игре и удовлетворить свою похоть, однако оно было подлинным и пылким. Никто никогда еще не желал ее так сильно.

А ведь это так важно — чувствовать себя нужной и желанной.

Противостоять чарам Никласа было бы намного легче, будь он злым и порочным. Но на дьявола он походил ничуть не больше, чем на святого. Пожалуй, для определения его сущности лучше всего подходили два слова: «язычник» и «аморальный». Однако с нею он был добр, и порой Клер чувствовала, что в душе он так же одинок, как и она. А одиночество — теперь она начинала это понимать — было еще более неодолимой движущей силой, чем плотское желание…

Девушка снова наставила свой разум обратиться к молитве, но опять застряла на словах: «И не введи нас во искушение»

Было уже поздно, слишком поздно, ибо искушение окружало ее со всех сторон. И она подозревала, что не поддалась Никласу по сию пору главным образом потому, что из духа соперничества желала победить его в его собственной излюбленной игре. Если бы она была честна сама с собой, то признала бы, что в ее упорном сопротивлении его домогательствам добродетель играла отнюдь не главную роль.

Если она сумеет сохранить свою девственность, то сможет с чистой совестью вернуться в Пенрит и заставить сплетников замолчать. Но что ее ожидает, если она все-таки уступит? Клер не могла себе представить, каким образом вернется к своей прежней жизни, если станет падшей женщиной. С Никласом у нее не было будущего, ведь он хотел завлечь ее к себе в постель большей частью для того, чтобы доказать, что это ему под силу. О браке с ним не могло быть и речи, а оставаться его любовницей она бы не смогла, даже если бы он продолжал желать ее и дальше.

Оставив попытки прочесть «Отче наш», Клер мысленно воззвала к Богу из глубин своего сердца. «Господи, прошу тебя, помоги мне найти в себе силы отказаться от этого опасного танца, прежде чем я погублю себя».

Клер повторяла эти слова снова и снова, и это было самое отчаянное моление, которое она воссылала к Богу за всю свою жизнь. Но хотя она стояла на коленях молча и изо всех сил напрягала слух, не было никаких признаков того, что кто-то ее услышал. Она не ощущала ни незримого божественного присутствия, ни внутренней уверенности относительно того, какой путь ей следует избрать. Она по-прежнему была одинока, и некому было подсказать ей, что делать. Реальным в ее жизни было только одно — искусительный танец, который, кружа, тянул ее вниз, навстречу тьме, опасности и желанию.