Винтер поднялся по лестнице. Рисунок с солнцем и дождем так и висел на двери. Иллюстрация к метеосводке последних полутора месяцев, подумал он и зябко поежился. Не только к метеосводке. Следствие тоже велось под солнцем и дождем — скоро и того и другого будет поровну. Корабль на рисунке… лодка на озере… Там-то они совсем не продвинулись. Они знали имена владельцев лодок на озере Дель, но на все сто уверенным быть нельзя. А у Хелены Андерсен с дочкой имелась возможность пользоваться лодкой? Почему девочка вдруг нарисовала корабль? И не только на этом листе. Над кроватью висели и другие с подобным сюжетом. И Бейер нашел множество детских рисунков в шкафу и комоде. Набрался большой пакет.

Винтер открыл дверь и вошел в прихожую. Кто-то сюда приходил после ее смерти. И этот кто-то что-то искал. Пусть будет «он», чтобы не путаться. Что он искал? Только счета за квартиру? И знал ли, где искать? Они не нашли ни одного личного письма. Ничего удивительного… ни один человек в мире не хватился Хелены Андерсен, когда она исчезла. Никто не пытался найти и ее дочь. Это еще страшнее. Каких пределов способно достичь человеческое одиночество? Как могут молодая женщина и ее маленькая дочка просто исчезнуть, пропасть — и никто не заинтересуется их судьбой? Это невозможно себе представить… Вся квартира пропитана горем и недоумением.

Они теперь знали, что убили ее не здесь. Не в квартире. А где? Неподалеку от места обнаружения? Она совершила путешествие с северо-западного конца города на восточный. На самую окраину, где нет почти никаких строений. Одна? Сама? Или ее везли, к тому времени уже мертвую… Возможно… Ехала она одна или с ребенком? Они уже начали опрашивать водителей общественного транспорта, трамваев и автобусов, таксистов — как легальных, так и нелегальных. Может, кто-то узнает ее в лицо. С ребенком или без… А где она вообще оставляла ребенка, если у нее были какие-то дела?

Машины на ее имя в регистре не числилось.

Он постоял в кухне. Под окном ворковали голуби. Еще один детский рисунок на холодильнике, прикрепленный магнитиком в виде маленькой яхточки. Интересно, почему криминалисты его оставили? Может, до кухни просто не дошли руки…

На рисунке изображен белый автомобиль. Два лица в окнах — спереди и сзади. И опять — на левой половине листа идет дождь, на правой — светит солнце. Вчера он успел только мельком взглянуть на рисунок. У мужчины за рулем борода. Такие называют козлиными.

Он на секунду похолодел, потом кровь бросилась в голову. О Боже!

Мужчина изображен в профиль. Нос и торчащая вперед черная борода. На голове — шапочка.

А сзади сидит кто-то рыжий, с заплетенными в косички волосами.

Чернобородый мужчина везет девочку с рыжими волосами. Он вспомнил остальные рисунки. Какие же они идиоты! Девочка рисовала то, что видела, то, что ей пришлось пережить. Все дети рисуют. Но некоторые занимаются этим постоянно. Она еще не умеет писать, поэтому рисует все, что ей интересно. Все, что с ней происходит.

Эти рисунки — дневник Йенни. У нас есть ее дневник.

Лицо по-прежнему горело. Надо успокоиться, подумал он. Это всего лишь новый след, к тому же зашифрованный. Есть и другие следы. Но возбуждение унять не удавалось. Но тот-то… тот… он же приходил сюда не за рисунками! Просто не придал этому значения… К тому же не хотел оставлять следов. Без этих рисунков квартира выглядела бы совсем… убогой. Голой.

Он часто видел, как она рисует, потому и не счел это важным. Он знаком с ней. Знаком с матерью. Спокойно… вспомни, что сказал Стуре насчет чрезмерных амбиций. Этот, с бородой, мог быть кем угодно. Другом матери. Таксистом. Или просто-напросто выдуманным персонажем. Захотела — вот и пририсовала бороду. С бородой и за рулем.

Надо просмотреть все рисунки. Все до единого. Сколько их? Штук пятьсот? Тоже странно: обычно люди не хранят такое количество детских рисунков. Впрочем, что я об этом знаю? Тоже мне, эксперт по детскому творчеству… Ему представилось улыбающееся лицо Ангелы.

Он постоял в кухне. Может, найдется еще что-то в кладовке? На кладовке Хелены Андерсен не было ни номера квартиры, ни имени. Ничего необычного. И нашли они ее не сразу. Пришлось поискать. Кладовка была закрыта на маленький висячий замок. Приходивший либо не знал о ее существовании, либо не решился туда идти. В кладовке лежали ящики с одеждой, пара детских лыж и стул.

Она прислушалась — та же самая кукушка. Сидит в лесу и кукует: «Ку-ку, ку-ку». Уже несколько часов. И вчера куковала. Далеко-далеко.

Волосы были мокрые, и одежда тоже. Она спала не раздеваясь и очень вспотела. Иногда она мерзла, надевала платье поверх майки, а потом согревалась и снимала. Она боялась, дядьки заберут у нее платье и отругают, но они сидели и смотрели на нее — думали, наверное, что она спит. А она не спала. Хотя почти спала. Голова кружилась, а кожа покрылась мурашками, как бывает, когда выйдешь из воды, а на тебя подует ветер.

Тот дядька, который всегда к ней приходил, принес таблетки и велел проглотить, а она не смогла. Как проглотить такую большую таблетку? Он позвал другого.

— Не глотает.

— Скажи, должна.

— Не помогает.

— Растолки ее.

— Кого?

— Таблетку. Растолки в воде и дай выпить. Сахару насыпь.

— И что, тогда выпьет?

— Попробовать-то можно.

Второй дядька нагнулся и положил руку ей на лоб.

— Вроде не такая горячая.

— Тогда, может, и не надо?

— Чего не надо?

— Таблеток.

— Думаю, надо.

— Тогда сделай, как я сказал.

Она попробовала проглотить воду с растолченной таблеткой. Очень невкусно. Она закрыла глаза и услышала то ли шум, то ли гром, но потом он исчез. И кукушка замолчала. Она ждала — когда же закукует кукушка? Она же всегда кукует.

«Я долго здесь не задержусь. Скоро вернусь домой в свою новую комнату, где на двери написано „Хелена“. Меня зовут Хелена, а дядьки так никогда меня не называют, значит, надо им сказать». Говорить почти невозможно — очень уж болит горло. Она все же сделала усилие и прошептала «Хелена»… Мир посветлел, сделался красно-розовым, и она снова услышала кукушку.

Лес шумел, но не так, как раньше. Не было того покоя… умиротворения. И ветер не шептал в деревьях.

Она появилась из прошлого, как привет от дьявола. Первый раз, когда она позвонила, он попытался ускользнуть: «Вы набрали неправильный номер, девушка. Попробуйте еще раз».

Голос. Этого голоса не должно быть.

Он сделал все, чтобы его забыть. Других, кто мог бы говорить, уже не было.

Позже, поняв, что голос существует, он посмотрел на руки. Этими руками… этими руками… Он зажмурился. И вспомнил проклятые дни. Дом и ветер с моря… проклятый дом, насквозь продуваемый ветром с моря… и этот… этот… Он сделал то, что был вынужден сделать. Он планировал это сделать, потом подумал: «А может, и нет необходимости…» Но понял, что должен. Его руки сами сделали это.