Катастрофа, постигшая Российскую империю в борьбе с Японией, ускорила революционный взрыв, известный как Первая русская революция 1905–1907 гг. Начавшаяся с расстрела русских рабочих в Санкт-Петербурге в 1905 г., она получила серьезную поддержку на национальных окраинах империи — при этом размах стачечного движения в Польше, Финляндии, балтийских провинциях и Закавказье заметно превосходил масштаб борьбы в центре России. Население провинций было мотивировано различными соображениями: поляки и финны мечтали о создании независимых государств, в то время как литовцы, латыши и армяне ограничивались умеренными требованиями культурной автономии[579], — однако нет сомнения, что в революции 1905–1907 гг., своеобразной «весне народов» Российской империи, метрополия, заигравшаяся в подчеркивание своей национальной идентичности, всерьез столкнулась с иным проявлением «нации» как демократического начала. Манифест «Об усовершенствовании государственного порядка» от 17 октября 1905 г. даровал подданным Николая II целый ряд гражданских прав, включая свободу союзов[580]. Неудивительно, что известные монархические партии — «Союз Михаила Архангела» и «Союз русского народа» — выступали с позиции очень близкой к правительственной и, не будучи стесненными прежними рамками, выражались даже более откровенно. «Союз русского народа» требовал закрепить в основных законах доминирование русского народа[581], а «Союз Михаила Архангела», во многом повторяя эти пункты, отдельно уточнял, что «никакого различия между великороссами, белорусами, малороссами и червоноруссами не признает»[582].

Примечательно, что обе либеральные партии — октябристы и кадеты — в своих программах оставались на позиции «единой и неделимой России», не очень значительно отличаясь друг от друга и не оппонируя заметным образом правительству. Обе партии выступали с точки зрения восстановления статус-кво, настаивая на особом статусе Финляндии, которая нуждается в воссоздании ее автономии и сейма[583], а кадеты выдвигали тезис фактического восстановления Царства Польского также с сеймом при «условии сохранения государственного единства и участии в центральном представительстве на одинаковых с прочими частями империи основаниях»[584]. Следует заметить, что отошедший к 1912 г. от партии кадетов П. Струве в статье «Великая Россия и Святая Русь» прямо называл Россию государством национальным и будущее страны видел в постепенном, благодаря медленному воздействию культуры, «обрусении инородцев» и становлении государства-империи, основанного на национальном единстве[585].

Между тем у властей не было никакой стратегии подобной трансформации (как, мы бы сказали, и вообще какого-либо перспективного плана реформирования плохо структурированной империи). Силой подавив революционное движение в 1905–1907 гг. и пойдя при этом на минимальные компромиссы, правительство предпочло снова ограничить избирательные права многих групп населения в новом избирательном законе от 3 июня 1907 г.[586], предпочитая после этого «передохнуть». Политике реформ, направленной на дальнейшую модернизацию империи, она предпочла своего рода политику памяти, пышно отмечая различные юбилеи, пришедшиеся на это время: годовщины Полтавской битвы, Бородинского сражения и особенно трехсотлетия дома Романовых. Современники охотно обращались к событиям Смутного времени, закончившегося выбором на представительном Земском соборе первого царя новой династии, а власть пользовалась предоставившимся поводом для подчеркивания безусловной связи и неразделимости царя и земли, монарха и нации[587]. Время успокоения было предсказуемо недолгим. С 1912 г. вновь нарастает рабочее движение, казалось бы послушная IV Государственная дума все чаще начинает требовать ответственного перед ней правительства. И хотя все это внешне не казалось критическим (экономика развивалась динамично, урожаи несколько лет были неплохими и крестьянство было спокойным), Первая мировая война, в которую Россия вступила с надеждами и планами дальнейшего расширения территории империи[588], оказалась гораздо более тяжелым испытанием для народных масс, чем это можно было предполагать, и привела к стремительному крушению самодержавной власти[589] и распаду имперских структур.

Прежде чем переходить к оценке потрясений 1917 г. и последовавших за ними событий, стоит отметить, что как трудности, которые переживала Российская империя на рубеже веков, так и способ, которым она пыталась разрешить возникавшие проблемы, позволяют сравнить ее с близкими ей в географическом и типологическом плане империями — Австро-Венгерской и Османской.

Первая, едва пережив свою «весну народов» в 1848–1849 гг. и попытавшись возглавить борьбу за создание единого германского государства, потерпела знаковое поражение в войне с Пруссией в 1866 г. Этот проигрыш, хотя и не повлек за собой территориальных или каких-либо иных потерь, был воспринят в Австрии близко к сердцу — элиты сложносоставной империи сочли, что она нуждается в серьезном лечении на основе компромисса между австрийской и венгерской политическими верхушками. В соответствии с австро-венгерским соглашением 1867 г. империя делилась на две части, каждая из которых обладала суверенитетом, выражавшимся в наличии собственных парламентов, судебных систем и органов административной власти. В единое целое Австрию и Венгрию связывала фигура императора, являвшегося и императором Австрии, и королем Венгрии. Ему подчинялись три общеимперских министерства — военное, иностранных дел и финансов, которые, в отличие от других ведомств, не были подотчетны парламентам двух составных частей государства. В том же 1867 г. император Франц Иосиф короновался в Будапеште, и его Австрийская империя превратилась в дуалистическую монархию, просуществовавшую до 1918 г.[590] Очевидно, что австро-венгерский компромисс 1867 г. продлил на некоторый срок существование империи, сохранив старые проблемы. В начале XX века австрийские немцы и венгры совместно составляли 42 % населения империи (около 22 млн человек), тогда как славянские народы — 45 % (чуть более 23 млн)[591]. К тому же в самой Австрии немцы, которых там в этот период проживало не более 35 %, оказывались окружены славянами, чьи интересы (прежде всего чехов, требовавших коронации императора и как чешского короля) не были в должной мере учтены в 1867 г.[592]