– Никитушка? – Яга за шиворот выхватила меня из лирического настроения. – Ты всё пишешь ли?

– Что пишу?

Бабка скорчила мне самую укоризненную рожу и покрутила пальцем у виска. Так, всё понял, виноват, одну минуточку, соберусь…

– Не удержалси, ибо слаба плоть человеческая! Грешен, вдругорядь украл кубок проклятущий… Нет сил моих соблазну этому дьявольскому противостоять! Научи, как быть? Ты, человек учёный, знаниями уваженный, умом не обиженный, – что присоветуешь? В милицию идтить, сдаваться, али евреям-ростовщикам кубок золотой сбагрить, либо царю тайком возвернуть… Вразуми, родимый!

– Да это же дьяк! – ахнул я, за что едва не получил подзатыльник. Яга сурово приложила палец к губам, призывая к молчанию. Я, каясь, повторил её жест…

– Царский кубок? – с едва уловимым акцентом ответил чей-то неприятный голос. Хоть убейте, не смогу выразительно объяснить, что мне не понравилось, но только нота диссонанса заметно резала слух. Может быть, дело в какой-то неуловимой брезгливости говорящего… – Что ж, я помогу вам. Идти в милицию не надо, ваш участковый грубый и ограниченный мужлан, он умеет только арестовывать. Возвратить украденное, конечно, можно, но кому? Русского короля второй день нет дома. Продать евреям? Хорошая мысль. В случае удачного торга вы получите… червонцев десять! В случае неудачи – всегда оправдаетесь перед любым европейским судом – все знают, что еврей-ростовщик никогда не заслуживает доверия.

– До гроба буду Господа молить за твою доброту! – проникновенно соврал дьяк. Кто не знает Филимона Митрофановича, поверит сразу, но мы-то на нём собаку съели. Хотя как-то странно звучит, да? – Тока с чего это всего десять червончиков?! Люди баяли, будто бы у Шмулинсона раввин гостит, аж из самого Харькову! Может, он и с полсотни отсыплет, кубок-то золотой да с каменьями.

– Раввин? – На этот раз молчание показалось более затянутым. – Евреи любят золото, может быть…

– Чего? Нешто ты, отец родной, ежи чего запродать хочешь? Так я мигом обернусь, тока…

– Может быть… – Голос перешёл на еле различимое бормотание, так что мы с бабкой оттопырили уши до последней возможности. – Это может сработать… Отдать им всё и обвинить… Никто же не будет всерьёз разбираться, тем более что… Значит, раввин?! Отлично, у людей такого ранга всегда есть деньги. Вы правы, мой друг, я тоже хотел бы кое-что продать. Нужда в свободных средствах, привычка к широкому образу жизни, но я привык всё делать сам. Мы пойдём вместе.

– Дык… как прикажешь, кормилец.

Мы с Ягой откинулись на лавке, вытирая пот со лба. Если бы дьяк хоть на мгновение потерял контроль и Алекс Борр уловил торжество в его голосе… вся операция пошла бы коту под хвост! Каким-то невероятным чудом гражданин Груздев овладел собой и достойно справился с поставленной задачей. Теперь только бы Шмулинсон с Горохом не подвели… На Абрама Моисеевича я как раз мог положиться, а вот царь – натура куда как более непредсказуемая…

– Чего ж он хочет, Никитушка?

– Последний штрих – обратить всё в очередной еврейско-масонский заговор, – внятно ответил я. – Он продаёт ростовщику казацкую булаву и кубок, а сам наверняка умывает руки. Ну, предварительно сообщив куда следует… Особых разбирательств действительно не было бы.

– А мы? – возмутилась бабка.

– Мы для него – ничто и звать нас никак! Мы всего лишь милиция, а он опытный дипломат, поднаторевший на липе и подтасовке. В одном им допущена серьёзная промашка – мы не просто милиция! За нами царь, еврей, полковник, запорожцы и стрельцы, а это уже совсем другой расклад… Переключайтесь на дом Шмулинсона!

* * *

Пока бабка перестраивала «средства индивидуального слежения», я сбегал на конюшню оторвать Митяя от расцеловывания Сивки-бурки. По-моему, он при виде этой красотки вообще ум потерял. Лошадь абсолютно белая, без единого серого пятнышка, вся из себя крепенькая такая, грива и хвост скорее каштановые, чем бурые, глаза лиловые, большущие, с ресницами по пять сантиметров. Митька у нас парень деревенский, для него лошадь – священное животное, как корова у индусов. А эта к тому же ещё и кокетничала с ним напропалую…

– Митька!

– Никита Иванович, – укоризненно обернулся он, обнимая новую подружку за шею. – Что ж вы без стука-то, невежливо будет…

– Можно подумать, у тебя здесь свидание назначено.

– Нет, ну… мы ж тут разговариваем вроде…

– Митя.

– А?

– Это лошадь, – на всякий случай напомнил я.

– Госпожа лошадушка! – поучительно ответствовал он, и кареглазая красавица одарила меня самым невинным взглядом. В другой ситуации я бы с ними обоими ещё как поспорил, но сегодня каждая минута на учёте.

– Значит, так, защитник прав животных, собирайся и дуй к Шмулинсонам. Там для тебя очередное спецзадание.

– А красу ненаглядную на кого ж оставить?

– Младший сотрудник Дмитрий Лобов! – рявкнул я, потому что уговаривать его – дело гиблое. – Встать смирно! Руки по швам! И слушать приказ непосредственного командования. Сию же минуту рысью выдвигайтесь к дому к Абрама Моисеевича и поступайте в личное распоряжение раввина из Харькова. Вопросы есть?

– Никак нет, батюшка сыскной воевода! – выгнув грудь, гаркнул он.

– Выполняйте!

– А… это, госпожа лошадушка как же?

– Я проконтролирую, – сквозь зубы пообещал я. Митя развернулся, стукнулся головой о косяк и рванул с места, на ходу застёгивая тулуп. Мне оставалось снисходительно улыбнуться, похлопывая лошадку по гриве. Сивка-бурка добродушнейше хмыкнула и…

Наверное, я сам виноват, не надо было так близко к ней подходить и гладить по холке тоже не надо. По крайней мере стоило бы проконсультироваться у Яги, так что на коварное животное я зла не держу. Даже наоборот, она наверняка хотела, как лучше… Короче, ни с того ни с сего, без малейшего повода с моей стороны Сивка-бурка повернула голову, и мою руку затянуло в её левое ухо! Честное слово! Я бы сам не поверил, если бы мне рассказали, но факт остаётся фактом – неведомая сила вроде мощнейшего пылесоса схватила меня и затащила в лошадиное ухо. Что там было и как, описать не могу, всё произошло темно и быстро. Меня почти в ту же секунду выбросило с правой стороны. После первого шока я бегло ощупал себя на предмет проверки целостности. Здесь наступил шок номер два – увидев, во что я теперь одет, мне захотелось плакать. Моя замечательная, разлюбимая милицейская форма исчезла неизвестно куда. Взамен меня щедро нарядило в праздничный кафтан самых павлиньих расцветок, бархатные штаны с люрексом, белые сапожки со скрипом и непрактичный пояс. А на голове высокая шапка с песцовой оторочкой. Иван-царевич, чтоб его! Разбираться с лошадью единолично я не рискнул и правильно сделал. Ну её, уж слишком заигрывающе она мне подмигивала… Встал на ноги и побежал жаловаться Яге. Она, как отхохоталась, обещала непременно помочь, но попозже, а сейчас, дескать, пора подслушивать героев следующего этапа нашей операции. Оказывается, Абрам Моисеевич идёт открывать ворота. Я послушно присел на лавочку и взялся за блокнот, изукрашенная бисерной вышивкой шапка тихо легла рядом…