В горницу сунулась взлохмаченная Митькина голова.

– Прощенья просим, батюшка Никита Иванович, а только к вам лицо духовное заявилось.

– Какое лицо?

– Ой, дюже знакомое… Аудиенции просит.

– Аудиенция бывает у августейших особ, у нас, в милиции, просто приём граждан, – лишний раз напомнил я. – Зови!

Бабка неспешно встала, сходила куда-то, вернувшись с тяжёлым глиняным горшком в руках, очень похожим на тот, которым досталось коту. Угу, всё, конец дьяку… Филимон Митрофанович почувствовал это задницей, ибо вошёл с таким выражением лица, что христианские мученики в лукошкинских церквах казались в сравнении с ним просто симулянтами. Обе руки дьяк вытянул вперёд, на них лежал мешок, а под мешком…

– Заявление в милицию имею. С повинной пришёл.

– Мы в курсе. Заходите, гражданин Груздев, присаживайтесь.

– Казните тело моё, а душу к престолу небесному на покаяние отпустите… – Дьяк садиться не стал, предпочтя бухнуться на колени. Мешок упал, и из царского кубка посыпались червонцы. На левой руке алели свежие следы кошачьих когтей…

– У вас выпало что-то, подберите, пожалуйста.

– Да ты издеваешься ли надо мной, пень участковый?! – мгновенно вернулся к своему привычному хамству дьяк. – Как я те подберу, коли у меня крюки к этому кубку проклятущему навек прилипли… Ох, не от Бога вам этот хоккей, не от Господа-а!

– Надеюсь, что суд учтёт ваше искреннее содействие органам, – холодно заметил я, раскрывая планшетку.

– Не земного суда страшусь, но есть и Высший Суд, наперсники разврата… – продолжал ерепениться дьяк. Пришлось ставить его на место, в последнее время у меня это лихо получается.

– Вы хотите, чтоб мы вызвали сюда отца Кондрата и он первым узнал о вашем преступлении ради «Святых отцов»?

Груздева перекосило. Настоятель храма Ивана Воина славился буйным нравом и патологической честностью. Если бы он только узнал, что его левый защитник стырил чемпионский кубок, а ему не сказал?! Поверьте, впредь дьяк служил бы делу православной церкви где-нибудь на Аляске, не ближе…

– Давайте говорить буду я, а вы меня поправлять, если собьюсь? Вот и отлично, начнём понемногу. Итак, во-первых, честно скажу вам в лицо – я не склонен считать вас закоренелым преступником. Вы – жертва обстоятельств… Волей рока вам пришлось играть в этот хоккей, который вы ненавидите всеми фибрами души. Каждый раз вы выходите на лёд, мысленно подсчитывая грехи и прощаясь с жизнью. Синяки, шишки, ушибы… в вашем гороскопе ось травматизма проходит через ваш позвоночник, но увы… Отец Кондрат в неизмеримой гордыне и похвальном честолюбии намерен получить чемпионский кубок любой ценой. Я думаю, именно это и толкнуло вас на преступление…

Груздев опустил голову, его плечи судорожно вздрагивали, а засаленная косица печально колыхалась в такт плохо скрываемым рыданиям. Нам доводилось видеть всякого дьяка, и в большинстве случаев его образ не был выписан медовой акварелью, но – плачущий дьяк… По-моему, даже Яга поверила, хотя уж она-то знает его как облупленного.

– Кубок стоял в шкафчике у Гороха. Имея свободный доступ в помещение, вы наверняка могли его видеть, тем более что сам государь не делал из этого тайны. Не хочу уточнять, какой именно бес толкнул вас под руку, но уверен, без вмешательства нечистого здесь не обошлось. Кубок вы беспрепятственно вынесли за территорию царского подворья, поставили у себя дома и, любуясь на него долгими зимними вечерами, наверняка страшно мучились угрызениями совести…

Гражданин Груздев изрыдал весь носовой платок, я было потянулся подать ему полотенце, но, встретившись взглядом с Ягой, передумал. У ног дьяка медленно накапывала лужа. Любопытный Митенька сунулся разок в двери, обомлел и ринулся на улицу сообщать всем православным о великом чуде – раскаявшемся Филимоне Митрофановиче…

Не буду утомлять себя пересказом каждой фразы в отдельности, главное, что «на двадцатой минуте нашего „задушевного разговора“ прощелыга, доносчик и скандалист раскололся, добровольно давая самые ценные показания». В целом мы всё рассчитали правильно, процентное расхождение в деталях было настолько ничтожным, что не заслуживало даже упоминания. Оказывается, Алекс Борр видел, как дьяк выбежал из царского кабинета, пряча что-то за пазухой. Что именно, он догадался быстро, благо город так «хранил тайну» – слепой заметит, глухой услышит, а иной и носом за версту учует! Австрийский дипломат пытался подкупить Груздева, но дьяк ни в какую не желал расставаться с краденым, хотя и прекрасно осознавал опасность последствий хранения такой вещи. Но покупатель не отступал, он привык добиваться своего любыми средствами. Замок на дьяковой избе вряд ли был произведением высокого кузнечного ремесла. По возвращении с очередного хоккейного матча Филимон Груздев увидел, что его ограбили.

Десять минут спустя я попросил Ягу снять заклятие. Тяжелый царский кубок гулко бухнулся на пол…

* * *

– Бабуля, я пошёл за Горохом.

– Ох соколик… Ты уж точно ли решил, что нам в это дело надо такую прорву народу заплетать? А ну как проболтается кто?!

– Кто мог, тот давно проболтался. Я уверен, что австрийца мы сможем взять только коллективными усилиями, а для этой цели понадобится много участников. Не сомневайтесь, всё получится…

Яга повздыхала лишний раз, но особо спорить не стала. Закончив запись допроса Груздева, я пришёл к однозначному выводу – такой опытный преступник, как Алекс Борр, никогда не даст нам повода для ареста. А значит, «повод» мы должны создать и предоставить сами, причём такой, чтобы он никак не мог отказаться…

– Митьку отправьте за Еремеевым! – прокричал я, уже застёгивая тулуп в сенях. – Полковник, как проснётся, пусть не уходит, ждёт меня. Запорожцев своих отправит назад, а сам ждёт. Я только туда-сюда, десять минут, обернусь быстро… Да, дьяка не выпускайте!

– Да уж не премину… – приложив руку к сердцу, ответила бабка. Пострадавший кот Васька возлежал в её комнате, утопая в подушках, как падишах, и держал на голове медную сковородку. Вроде бы от этого шишка у него между ушей существенно уменьшилась.

Погодка поутру была самая расчудесная, в голове роились мысли и строились заговоры. Солнышко золотило купола церквей, снег хрустел особенно музыкально, и душа даже требовала некоторой поэзии… Однако первый же встречный горожанин поставил меня, мягко говоря, в неловкое положение.

– Доброго здоровьичка, сыскной воевода.

– Спасибо.

– С прибавленьицем вас!

– Спасибо… не понял? С каким ещё прибавленьицем?

– Да уж с каким ни есть, а всё ж приятно!

Я пожал плечами и покрутил пальцем у виска. Следующий доброхот был ещё менее конкретен:

– А и с радостью вас, Никита Иванович!

– Чего именно меня «с радостью»?

Мужик оценил юмор, сделал вид, что погрозил мне пальцем, и, хохоча, двинулся по своим делам. На углу две кустодиевские молодухи с коромыслами при виде моих погон почему-то прыснули со смеху, отвернулись и шушукались так старательно, что в курсе был весь квартал: