– Может, и была, – не понял Валера, к чему клонит тот. – Не белоручка, поди!

– Да не дала бы она тебе выкинуть! – сказал Гена уже привычным тоном начальника. – Если не врешь.

– Кто врет?

– Не, не дала бы! – поддакнул Леша.

– Да я, – цедил Валера, ища взглядом у них что-то под ногами. – По-хорошему хотел с вами! Мировую принять! А вы?..

– Стоит букет! – спокойно настаивал Паша. – В вазе и стоит, на столе.

Валера взвился:

– Ну, я покажу… сейчас! – он выбежал из комнаты, столкнувшись в дверях с двумя подружками, крепко державшимися за руки.

– Идемте на воздух, – предложил Леша. – А то бегает через зал, народ пугает!

На улице уже вовсе стемнело.

Теплый ветерок соскребал с деревянных стен шелуху старой краски. Из узких окон клуба тянулись полосы света, похожие на длинные весла галеры.

19

Деревенские парни, что сидели на скамье под фонарем, иногда подходили к крыльцу и странно поглядывали на городских. Так сказать, примеривали думку в елочку, будто пиджак в магазине: не ради форса, а чтобы треск был по швам!

Вскоре вернулся запыхавшийся муж, сжимая в руке истерзанные цветы. Буро-коричневые жарки и грязно-фиолетовые колокольчики покорно кланялись во все стороны:

– Н-на! – кинул студенту.

Сережа поймал букет, рассматривая его, словно впервые. Измученный, но живой! Как котенок из погреба.

Он положил букет на перила.

– Не нравится? – дурашливо удивился Валера и покрутил жилистыми ладонями перед его лицом. – Мне тоже! Возьми себе, говорю! А то будет лежать здесь до зимы, и каждая сволочь будет кивать на мою жену!

Он хотел сгрести цветы с перил, оттолкнув плечом студентика, но братья придержали его. Парням со скамейки это не понравилось: чего городские тут выделываются! На крыльце возникла сутолока. Затрещали вороты рубах, и уже взлетали кулаки – на кого бог пошлет!.. Но неожиданно все стихли, расступились, пропуская вперед какую-то девицу в серой юбке и мужской клетчатой рубашке:

– Что за шум?

– Петровна! – обрадовался Валера.

– Чего бузим? – спросила девушка с любопытством, как будто хотела первой узнать деревенскую новость.

– Мне! – крикнул зачинщик драки. – Мне тесть обещал телик отдать! Цветной!

– Тихо, не глухая.

– А тут… – Валера немного успокоился и посмотрел на Серегу с какой-то пьяной симпатией, мол, глаза раскрыл на характер жены. – Баба ни в какую не хочет за телевизором! Говорит…

– В баню собрался? – перебила его Петровна.

– Зачем это?

– Гляжу, бегаешь с веником!

– А, так это…

– Иди домой! – приказала тихо и разочарованно.

– Так телевизор же…

Уперев ладонь в бедро, она бросила через плечо:

– Домой, я говорю!

Сказала с интонацией привычного бабьего мучения, словно законная жена опостылевшему супругу.

Затем странная девушка повернулась к братьям:

– Идите за мной! – И еще кивнула на букет: – Это тоже прихватите!

20

Недалеко от клуба стоял каменный дом. Пыльная лампочка выхватывала на стене облупленную вывеску с гербом, похожим на золотисто-коричневую бабочку-крапивницу.

Добротно крякнул замок.

Вошли молча, вдыхая скудный казенный воздух. Хозяйка включила настольную лампу и открыла форточку.

На стене комнаты томилась галерея бессонных лиц, безжалостно штрихованных карандашом, как будто затянутых паутиной. На стуле висел милицейский китель, золотая парочка звезд на погонах.

Петровна бросила на сейф увядший букет.

– Вещдок! – пошутил Паша, присаживаясь.

– Мрачновато тут! – Сережа подошел ближе к лампе.

– Нормально.

В углу была еще одна дверь, железная, с зарешеченным окном.

– Там никого?

– Нет. У нас все смирные! – с усмешкой ответила Петровна.

Разобрали стулья. Сереже достался с дыркой в сиденье. Он подсел к столу и спросил:

– А вот интересно, сохранилось где-нибудь дело Муравского?

– В архивах может быть, – подсказал Гена, глядя на девушку. – Запись допросов.

– А что он натворил-то? – Паша тронул казенную папку на столе. – Гулял себе по деревне, стихи сочинял!

Хозяйка убрала папку, сходила и достала из сейфа бутылку вина с банкой огурцов.

Спокойно обратилась к Сереже:

– Что вы хотите узнать?

Паша вскрыл банку ладонью:

– Где родился? Откуда явился? Какая цель?

– Жизненная! – смотрел шире его брат.

– На момент задержания, – уточнила девушка-милиционер. – Меня, кстати, Светой зовут!

Выпили за знакомство. Хмурые лица на портретах покрутили носами.

– Мне почему-то кажется, – к горлу подступила волна от портвейна, не желая смешиваться с домашним смородиновым вином. Сережа икнул.

Братья тактично улыбнулись.

– Мне кажется, – продолжил Сережа, – что следователь, которая вела дело поэта, была женщиной. И звали ее – Аврора!

– Молодцы, познакомились наконец.

– В этом помещении вы кажетесь такой хрупкой!

Гена улыбался:

– Новый взгляд! Боже, как я соскучился по простому студенческому трепу!

Петровна сказала равнодушно:

– Давай на «ты».

– У тебя грустная улыбка! – заметил юный поэт. Ему хотелось высказать сейчас то, чего не смог произнести утром. Только в этом кабинете он чувствовал не восторг обожания, а скорее азарт непокорства.

Паша разливал. Сережа наседал:

– Не грусти. Мне здесь нравится!.. Хочешь, так запри меня в свою кутузку!

Все равно она завтра даже не вспомнит его. Не ее клиент!

В душе что-то отстоялось, просветлело, успокоилось.

Петровна смотрела на этого мальчика и думала: «Чужой, всем чужой! Ластится, а ответного не ждет».

– Как же тебя запереть? Вдруг ты опять к кому-то намылишься?

– Нет, всё!

– А что? Так серьезно?

– Да. – Сережа потянулся к стакану. Выпил, морщась и втягивая в себя сомлевший дух ягод.

Он прятал тоску за оживление. Ему было легко и забавно сидеть против этой худой девицы, такой серьезной и скучной.

– Так бывает: или сейчас или никогда! «Я вас не ждал, я ждать устал другую!»