— Случалось, — коротко ответил охранник. Первый раз на красный свет они прошли у Голицына, потом у Одинцова, потом когда пересекли Кольцевую дорогу и были уже в Москве. Суетились у них за спиной гаишники, бежали куда-то звонить по своим радиотелефонам, но на амбала это не производило ровно никакого впечатления, он просто не видел ни светофоров, ни гаишников.

У Киевского вокзала он притормозил возле самого светофора.

— Будь здоров, мужик. О подробностях узнаешь из газет.

Едва Евлентьев захлопнул дверцу, как «Мерседес» снова рванулся вперед и уже через десять-двадцать секунд свернул на Садовое кольцо. Теперь до Склифо-софского ему оставалось не более пяти минут. А Евлентьев вздохнул опустошенно и, отойдя в сторону, присел на деревянную скамью. Не было у него сил спускаться в метро, бежать по эскалаторам, протискиваться в вагон. Ему нужно было побыть одному, прийти в себя. Он вспомнил, что вместе с умирающим банкиром уехала и его куртка. И не было ни сил, ни желания просчитывать, что осталось в карманах, какие такие следы там могут обнаружиться, смогут ли найти его...

Откинувшись на спинку скамьи, он закрыл глаза и подставил солнцу лицо. В ушах его до сих пор слышался шелест леса, голоса грибников, выстрелы — и тихие, напоминающие щелчок дверного замка, и автоматные очереди... В какой-то момент брови его сошлись к переносице, и тут же улыбка чуть тронула губы. А пуля, оказывается, навылет прошла... Это хорошо... Значит, никаких следов... Значит, в деле будут пули только из моего семнадцатого изделия. А семнадцатое изделие осталось в руках у мертвеца, лежащего рядом с клетчатой кепкой. И грибы мои не пропадут, там возле трупа столько грибников собралось... Все подберут.

Чуть приоткрыв глаза, Евлентьев увидел в слепящем синем небе четкий белый прочерк самолета. И только тогда вспомнил, что сегодня ему предстоит отлет в Грецию. Он повернул голову к башне Киевского вокзала, украшенной бронзовыми орлами, и посмотрел на часы. Было около одиннадцати. Значит, он успевал домой, на улицу Правды к Анастасии, значит, и в Шереметьево успевал, значит, и в Греции он будет этим вечером...

Анастасия стояла на пороге заплаканная, встревоженная, с трясущимися руками. Она пыталась что-то сказать, но слова произносила бессвязные, смазанные, истеричные какие-то. Евлентьев прошел в комнату и увидел, что все здесь перевернуто — выдвинутые ящики, разбросанная одежда, битая посуда на полу...

— Что случилось? — спросил он.

— Они позвонили и сказали, что от тебя... Я открыла... — Анастасия снова затряслась в рыданиях. — И я открыла...

— Ну? Открыла... Дальше?

— Они вошли... В масках...

— Сколько их было?

— Трое... И все в масках...

— Какие маски?

— Вроде шапочек с прорезями для глаз.

— Так... — Евлентьев оглянулся, поставил на место перевернутую табуретку, закрыл дверцу кухонного шкафчика, сдвинул ногой в сторону осколки разбитой тарелки. — Когда это было?

— Часа через два после того, как ты уехал.

— Значит, я уже был на месте... Хорошо. Чего хотели?

— Они требовали деньги... Доллары.

— Сумму называли?

— Да... Пятьдесят тысяч.

— А ты?

— Я сказала, что они ошиблись адресом, что таких денег я никогда не видела даже в чужих руках.

— Так, — сказал Евлентьев и сел на табуретку.

— Ты что-нибудь понимаешь? — Анастасия все еще дрожала от перенесенных волнений.

— Да, думаю, что понимаю.

Значит, Самохин решил в это утро перестрелять кучу зайцев Убрать банкира, шлепнуть меня, вернуть деньги, а в понедельник легко и празднично, с улыбкой на устах, войти в свой кабинет, сесть в кожаное кресло и двинуться по жизни дальше...

Напрасно ты так, Гена, напрасно. Если выживет банкир, дай Бог ему здоровья, если сегодня я вылечу в солнечную Грецию, то твои планы явно нарушатся. А оттуда ему можно будет позвонить, поинтересоваться... За ним должок, вот о чем нужно помнить — за ним хороший такой должок. Иначе я просто вынужден буду начать охоту уже за ним, за лучшим своим другом, за кормильцем и поильцем...

— Мы никуда не поедем? — спросила Анастасия, глядя на Евлентьева заплаканными глазами. Слезы были даже на стеклах ее очков, и видела она Евлентьева скорее всего смазанным и расплывчатым.

— Да, мы никуда не поедем, — твердо сказал Евлентьев. — Мы полетим. Рейсом Москва-Афины... Сегодня. И в самолете нас угостят чем-нибудь. Мы выпьем и немного расслабимся. Нам обоим не помешает немного расслабиться. А вино будет называться «Афродита»... Или «Венера»... Какая разница!

— А деньги? Деньги они унесли с собой?

— Может быть, они что-то с собой и унесли, но не деньги, — усмехнулся Евлентьев. — Ладно... Суши глаза, собирайся, а мне нужно на минутку забежать к художникам...

— Ты не будешь там пить?

— Не буду, — твердо сказал Евлентьев. — Мы же договорились — выпьем в самолете.

...Самолет греческой авиакомпании оторвался от взлетной полосы Шереметьевского аэропорта точно по расписанию и взял курс на Афины. Он приземлился через три часа, когда в Афинах наступила ночь и город был залит золотистым светом фонарей. Они манили и обещали праздник.

Когда Евлентьев и Анастасия ступили на трап, в лицо им ударила теплая волна южного ночного воздуха. Они подхватили свои сумки и легко сбежали на разогретый за день бетон аэропорта...

Наверное, все так и было бы, все так и случилось бы, если бы не одно маленькое обстоятельство — если бы Евлентьев действительно воспользовался приглашением охранника и добрался до Москвы на «Мерседесе». Но это показалось ему рискованным, да и совесть не позволила — ехать в одной машине с умирающим человеком, которого он же только что и расстрелял...

Не смог Евлентьев так поступить, не смог.

А напрасно.

Когда они с охранником выволокли обмякшее тело банкира к Минскому шоссе, в глаза ему бросился сиротливо стоящий в отдалении зеленый «жигуленок», ключи от которого минут пятнадцать назад он вынул из кармана мертвеца, рядом с которым валялась клетчатая кепка. И он легковесно, озорно подумал, что неплохо бы ему вернуться в Москву, добраться хотя бы до первого метро на этом «жигуленке». А кроме того, в нем могут оказаться забавные находки, подтверждающие участие Самохина во всех происшедших событиях.

И Евлентьев, махнув рукой умчавшемуся к горизонту «Мерседесу», направился к «жигуленку». Ключи действительно были от него. Евлентьев сел, осмотрелся, вставил ключ в замок зажигания, мотор тут же завелся. Машина была в хорошем состоянии. Но, едва он проехал сотню метров, раздался мощный взрыв который просто разметал машину на куски рваного дымящегося металла. Гаишники, которые вскорости осматривали место происшествия, не смогли даже сразу установить — ехал ли в машине один человек было ли их двое или несколько.