— Зачем?! — уже не сдерживая раздражения, чуть ли не закричал Самохин.

— Чтобы знать, кто здесь проезжал, кто останавливался, в каком часу, сколько человек было в машине, какая именно машина... Иномарка «Запорожец» или иномарка «Мерседес», — Евлентьев все это говорил медленно, прерывая себя, когда приходилось наклоняться к притаившемуся в траве грибу. Попадались они очень редко, то ли не пришла еще последняя волна, то ли уже выкосили все ненасытные дачники, то ли слишком близко была платформа и грибы успели попросту вытоптать.

— Этому тебя тоже научили в доме отдыха? — спросил Самохин с явным желанием укусить приятеля.

— Нет, Гена, разве всему можно научиться в учебном заведении? Даже такого высокого класса, как твой дом отдыха...

— Это не мой дом отдыха!

— Я о другом... Здравый смысл, жизненный опыт, врожденная смекалка... Вот что меня держит, вот что спасает меня в этой жизни.

— Спасает? — усмехнулся Самохин. Почти про себя произнес он это словечко, но услышал его Евлентьев, быстро, искоса глянул на Самохина, но ничего не спросил, не ответил, словно бы этого слова он и добивался, а теперь ему все стало ясно и дальнейший разговор уже не имел смысла.

— Послушайте! — неожиданно заорал Евлентьев так, что Самохин даже вздрогнул от неожиданности. Оказывается, тот обращался к пожилой женщине, которая суковатой палкой шарила в траве. — Как называется эта платформа?

— Эта? — переспросила женщина. — Часцовская. А в ту сторону — Петелино.

— Но Часцовская ближе?

— Гораздо! — заверила женщина. — Вдвое, а то и втрое ближе. Вам надо на Часцовскую.

— Спасибо! — Евлентьев оглянулся и только сейчас заметил, что Самохина рядом нет. Он продолжал идти в ту же сторону, прошел метров двадцать и только тогда увидел своего спутника. — Ты чего это рванул в кусты? Приспичило?

— Не знаю, что подсказывает твоя врожденная смекалка, — тихо, но с напором проговорил Самохин, не глядя на Евлентьева, — но мне кажется, что лучше не обращать на себя внимание, лучше оставаться неузнанным и неизвестным. Ты так не думаешь?

— Надо же узнать название платформы, — пробормотал Евлентьев, почувствовав правоту в словах Самохина.

Минут через десять они вышли на большую поляну, сплошь застроенную кирпичными коттеджами. Это был целый поселок домов добротных, домов, словно бы случайно забредших сюда из стран сытых и довольных. Черепичные крыши, арочные окна и проемы, башни с винтовыми лестницами, обзорные площадки, гаражи с вертикально поднимающимися воротами — все это создавало ощущение неприступности.

Дорожки между домами были из асфальта, по сторонам посажены елочки, но совсем маленькие, видно, поселок был благоустроен и доведен до этого совершенства совсем недавно.

— Ни фига себе! — весело сказал Евлентьев. — Признавайся, Гена, и твой дом здесь?

— И мой.

— Какой?

— Потом покажу.

— Но хотя бы не самый худший?

— Далеко не самый, — улыбнулся Самохин, не сумев скрыть горделивости. — Ладно, покажу... Вон тот у леса, с красной крышей — видишь?

— Под черепицей?!

— Это не черепица... Тисненый металл. Финский. Якобы черепица.

— Крутой ты мужик, Гена! — покрутил головой Евлентьев. — А добираешься сюда как?

— Видишь дорожку между домами?

— Ну?

— Она выходит на Минское шоссе... Есть там неприметный такой поворотик...

Кто не знает о нем, не заметит.

— А где живет эта самая... гнида вонючая?

— Отсчитывай вправо от моего дома... Раз, два, три... Пять домов. Шестой его.

— С коваными фонарями?

— Да, это он.

— Но ты говорил, что дача твоя в Жаворонках?

— Все правильно, дача в Жаворонках. Дом здесь. А квартира в Москве.

— Ну, хорошо, вернемся к нашему барану... Как это все будет выглядеть?

— Ты придешь сюда часам к семи... Раньше он не выходит. Это с запасом... Из дома он выйдет около восьми.

— Один?

— Не исключено. Может быть, кто-то будет его сопровождать. Направятся они сюда, вот в эту рощицу, где мы с тобой сейчас находимся. И, конечно, тут же разбредутся по лесу.

Евлентьев и Самохин сидели на осенней, уже пожухлой траве и сквозь желтую листву берез смотрели на поселок состоятельных людей, которые за несколько лет сумели не только найти себе место в новой жизни, но и преуспеть настолько, чтобы построить такие вот трех-четырехэтажные дома.

— Тебе не хочется все это отнять у хозяев и передать под детские сады, санатории, дома отдыха? — весело спросил Самохин.

— Нет, не хочется, — Евлентьев задумчиво покусывал травинку, переводя взгляд с одного дома на другой. — Нет, не хочется, — повторил он. — Построили — пусть живут. Соберут под одну крышу детей, внуков, племянников, матерей, отцов, сестер... Это хорошо. Нормальная семья — это когда под одной крышей живут три поколения... Деды, отцы, внуки... Я, напри-wcp, живу иначе... И сам видишь, к чему скатился.

— А к чему ты скатился?

— Наемным убийцей становлюсь.

— Как-то ты выражаешься... — опасливо произнес Самохин.

— Но, с другой стороны, и тебя, как я вижу, этот дом не уберег, не уберег, не уберег, — пропел Евлентьев.

— От чего не уберег? — Лицо Самохина напряглось.

— Да все от того же, — Евлентьев поднялся, отряхнул джинсы, протянул руку Самохину, предлагая по мочь встать. Но тот поднялся сам, сделав вид, что н заметил протянутой руки.

— Вопросы есть?

— Нет, пошли к машине.

За всю дорогу им не попалось ни одного гриба. Единственный валуй оказался пустотелым, изъеденным изнутри какой-то коричневой плесенью. Повертев в руках, Евлентьев запустил гриб в кусты.

Задержались они только раз, выйдя к лесному озерцу. Оно было небольшим, метров тридцать в самом широком месте, но стоявшие по берегам березы придавали озерцу какую-то значительность, глубину. Темная вода была покрыта россыпью желтых листьев, и осенний ветер гнал по поверхности мелкую рябь.

— Неплохое местечко, — пробормотал Евлентьев.

— А на плохое мы бы и не согласились.

— Знаешь, что меня больше всего утешает?

— Скажи.

— Меня утешает то обстоятельство, что я не один.

— Не понял.

— Нас ведь пятеро, правда?

— Да... О том, что должно случиться, знают пять человек. Даже... Хотя нет, только пятеро. Нас четверо и ты.

Вроде и подтвердил Самохин предположение Евлентьева, но в то же время внес существенную поправку. И Евлентьев остро это почувствовал. Нет, сказал ему Самохин, ты, старик, все-таки один. И не надо остальных впутывать в то, что ты обязан сделать в одиночку. И еще одно понял Евлентьев — их не пятеро, их больше.