Следующим моим делом были поиски потерявшейся собаки. Может быть, кто-нибудь посчитает, что уважающему себя сыщику не пристало опускаться до такого, но они просто не видели людей, которые обратились ко мне с этой просьбой. Мужчина говорил прерывающимся голосом, а женщина и дети откровенно плакали. И я их понимал. У нас самих дома всегда жили собаки, и я знал, что для порядочных людей собака это член семьи и вечный ребенок. Я взялся им помочь, не имея понятия, как я буду ее искать. Ведь у нее не было одноклассниц и подружек, которых можно было бы расспросить. Правда, можно было поспрашивать вечно сидящих во дворах старичков и старушек и, конечно же, ребятишек, обычно обращающих внимание на собак. Что я и сделал. С фотографией Дона я прошелся по соседним с их домом дворам, и узнал, что действительно они вчера видели далматинца, бежавшего по улице. Я пошел в указанном ими направлении, понимая, что дело это почти безнадежное. За это время собака могла уже убежать совсем в другой конец города. Ее мог кто-нибудь подобрать и забрать себе, она ведь была породистой и стоила немало. Но все-таки стоило ее поискать. Я пошел по улицам, руководствуясь просто интуицией. Не знаю, как остальные люди, но я всегда очень чутко прислушиваюсь к своему внутреннему голосу. Когда я выхожу из дому, то откуда-то знаю, что сегодня, например, мне не стоит идти через проходные дворы, а лучше обойти по улице. Зато в другой раз я чувствую, что сегодня через дворы идти вполне безопасно. В автобусе или троллейбусе меня тоже часто тянет сесть на какое-то определенное место, а вот на другие совсем не хочется. Обычно я и сажусь только туда, куда мне позволяет интуиция, хотя несколько раз я для эксперимента специально садился на нежеланные места, и ничего не случалось. В общем, я и был уверен в этом заранее, но все-таки считаю нужным не искушать судьбу и делаю то, что мне говорит мой внутренний голос.

Вот и тогда я просто шел по улицам, сворачивая там, где мне этого хотелось. Не найду собаку, так хоть город посмотрю, думал я про себя. Время от времени я снова показывал фотографию, сидящим на скамейках людям. Многие сразу пожимали плечами, другие пытались припомнить. Могу только сказать одно, в конце концов, я все-таки его нашел. К концу дня, когда уже начало темнеть, и я решил бросить поиски, я свернул на какую-то улицу, и увидел между домами детский садик. Не особенно на что-то надеясь, я заглянул через забор. Он был там. Если бы я был художником и хотел бы написать картину под названием «одиночество», я бы начал писать эту картину прямо тогда. Пес лежал на площадке совершенно пустого закрытого садика один-одинешенек, совершенно несчастный и, по-видимому, отчаявшийся найти родных ему людей. Я сразу понял, что это он, хотя это могла быть и какая-нибудь другая собака.

Я позвал его по имени, он поднял голову и с надеждой посмотрел на меня. Я опять позвал его, но он уже понял, что я не похож на кого-нибудь из его хозяев и снова безнадежно опустил голову на лапы. Я вернулся на угол, прочитал название улицы и позвонил клиентам. Полчаса, пока мы ждали их приезда, я сидел возле него и уговаривал его не отчаиваться, потому что сейчас его ждет сюрприз. И сюрприз действительно удался. Теперь художник уже мог бы написать картину «Счастье», и лучших натурщиков он бы не нашел.

Но самым загадочным был последний случай. Это даже не было расследованием, так как у меня не было клиента. Я просто помог своей квартирной хозяйке найти утерянные документы.

Я снял квартиру у пожилой четы. Оба они были женаты вторым браком и жили в ее квартире, а его квартиру сдавали. У него детей с первой женой не было, а ее дочка вышла замуж и уехала жить в Англию, так что они остались вдвоем. Это были простые, но очень милые люди. Я договорился платить им помесячно, и, когда каждый месяц они приходили за квартплатой, то из деликатности не переступали порога квартиры, пока я их сам не приглашал войти.

— Раз мы вам сдали жилплощадь, то это теперь ваша территория, — полушутя-полусерьезно говорил Виктор Иванович, муж, — и без вашего разрешения нам сюда хода нет.

Марья Васильевна же, его жена, каждый раз, приходя, приносила с собой закатанные в банках огурцы или помидоры, или вкуснейшие пирожки, и чуть ли не силой заставляла меня брать их у нее.

— Берите, берите, — говорила она, — вас же никто не накормит. Родители далеко, жены нет, а в столовых да в кафе ничего хорошего не приготовят.

И вдруг у них случилось несчастье, умер мой хозяин. В один прекрасный день он пришел с работы, лег отдохнуть и больше не встал. Врачи определили мгновенную остановку сердца, у пожилых мужчин это бывает. Бедная Марья Васильевна осталась совсем одна. Конечно, в первые дни она плакала целыми днями, но жизнь есть жизнь и, в конце концов, ей пришлось заняться документами, чтобы переоформить квартиру мужа на себя. И вот тут оказалось, что документов нет. При жизни мужа она никогда не интересовалась, где он их держит, просто считала, что у них впереди еще много времени, ведь ему было только шестьдесят три года.

Но, как сказал Воланд, плохо не то, что человек смертен, а то, что он смертен внезапно. Теперь, когда он умер, спросить было уже не у кого. Бедная Марья Васильевна перерыла всю квартиру, но документы как в воду канули. Тогда она пришла искать ко мне. Мы перерыли все вещи на антресолях и в кладовой, даже пытались найти какие-нибудь тайники, но все было безрезультатно. Отчаявшись, она решила, что, наверное, документы были в кармане костюма мужа, в котором его похоронили, и найти их уже невозможно.

Марья Васильевна ушла, а я, подумав, решил, что карманы его костюма в морге точно уж проверили. Документы им ни к чему, они отдали бы их за бутылку водки. Нет, скорее всего, Виктор Иванович все-таки сам спрятал их так здорово, что теперь никто их найти не сможет. Но сыщик я или не сыщик? Я попытался представить себя на его месте. Куда бы я положил документы? В голову ничего не приходило, и я пошел спать, так ни до чего и не додумавшись.

Ночью я спал плохо, все просыпался и думал, куда же он их положил, и под утро мне приснился сон. Я увидел Виктора Ивановича, вернее, только одно его лицо, огромное, как будто бы в кино на большом экране. Он был явно мертв, я отчетливо видел, что его губ уже коснулось тление. Но они шевелились, он разговаривал со мной.

— Мне холодно, — сказал он. — Мое пальто, принесите мне мое пальто. Старое пальто, оно совсем старое и вам не надо. Принесите мне. Я хотел сказать ему, что не знаю, о каком пальто идет речь, но он уже исчез с экрана.

— Мое старое пальто, — еще раз откуда-то издалека донесся его голос, и я проснулся.

Я привык доверять своим снам. Не то, чтобы они все были вещими, но изредка такое случалось со мной еще в детстве. Один вещий сон привиделся мне, когда мне было двенадцать лет. Тогда со мной говорил мой покойный дедушка. Когда он был жив, они с бабушкой каждый год 17-го января отмечали день своей свадьбы. Потом дедушка умер, годовщины, естественно, и отмечать и считать перестали, и постепенно день 17-го января стал для нас обычным будничным днем.

Но в тот год за несколько дней до этой даты мне вдруг приснился дедушка.

— У меня в этом году золотая свадьба, — озабоченно сказал он. — Нужно отметить ее как следует в ресторане. Я хочу, чтобы мы всей семьей пошли в хороший ресторан, давно мы уже не ходили вместе.