Леди Ролингс спокойно допила чай.

— Да, матушка.

Гонория не могла не признать, что Эсме Ролингс обладает весьма твердым характером.

— Если бы Господь благословил меня ребенком, надеюсь, мне хватило бы смелости стать такой же отличной матерью, как Эсме, — дерзко заявила Арабелла.

Сестра повернула к ней голову и взглянула на нее взглядом змеи, готовящейся к атаке.

— Потому Господь и не дал тебе детей. Ты получила то, что заслужила!

Побледнев, как полотно, Арабелла неожиданно поднялась с кресла и стремительно покинула комнату. Все происходило в полном безмолвии, если не считать тихого шуршания шелка и стука закрывшейся за ней двери.

— Это недостойно тебя. — Леди Ролингс укоризненно посмотрела на мать.

— Но я всего лишь сказала правду!

— Я должна просить тебя извиниться перед Арабеллой. Тетя никогда не таит зла, и, если ты поторопишься, она, возможно, сделает вид, что ничего не произошло.

Пропустив замечание дочери мимо ушей, Фанни громко отхлебнула из чашки; у нее был вид триумфатора, хотя она и старалась не демонстрировать своей радости.

— Ну вот, — произнесла она почти весело, — теперь мы можем закончить демонстрацию критического мнения. Заверяю вас, наша семья в целом не такая уж невоспитанная!

Эсме встала.

— Вам придется меня простить, — сказала она, обращаясь сразу ко всем гостям. — Матушка, знаю, что в мое отсутствие ты отлично сыграешь роль хозяйки, а я должна поговорить с тетей.

Когда она ушла, Фанни повернулась к леди Беатрикс Леннокс.

— Вы ведь компаньонка моей сестры? — произнесла она с многозначительной улыбкой. — Отчего бы вам не присоединиться к ней? Моя дочь считает, что леди Уидерс расстроена…

Беатрикс бросила на нее ледяной взгляд и, встав, сделала реверанс.

— Не знаю, что могло бы доставить мне большее удовольствие.

— Теперь мы можем расслабиться, — сказала Фанни, как только дверь закрылась. — Я нахожу, что присутствие нечистых женщин является сущим испытанием для моих нервов. Инстинктивно хочется помочь, и все же никакой помощи тут не хватит. Погубленную женскую репутацию не восстановишь никакими силами. — Она покачала головой. — Боюсь, тут все дело в природе и моя дочь унаследовала нрав моей сестры.

В этот момент леди Боннингтон поняла, что чувствуешь, когда совершил ошибку; принимая из рук Фанни пирожное, она все с большей тревогой размышляла об этом. Графиня Годуин всегда представлялась ей миловидной, но несколько бледноватой женщиной, но когда она наклонилась вперед, Гонория так и обмерла: в профиль графиня походила на карающего ангела или даже на каменное изваяние Святого Михаила, стоящего с мечом у врат рая.

— Я хочу, чтобы вы первой узнали кое о чем, — начала Хелен, тщательно подбирая каждое слово.

— О? — удивилась Фанни; похоже, она даже немного занервничала.

— У меня связь с женихом вашей дочери мистером Фэрфаксом-Лейси, и мы каждую ночь наслаждаемся друг другом, сливаясь в экстатическом единении.

Фанни опешила.

— Что вы такое говорите! — визгливо воскликнула она.

— О, если это грех — любить Фэрфакса-Лейси… тогда я согрешу! — ответила леди Годуин стихами и тут же поднялась. — Полагаю, теперь в моем присутствии вы будете чувствовать себя неловко, так что я лучше удалюсь.

Леди Боннингтон подняла брови. Фраза, использованная леди Годуин для нанесения прощального удара, прозвучала как-то странно, неестественно. Насмотревшись за свою жизнь на множество браков и греховных связей, Го-нория сомневалась, что леди Годуин хотя бы раз в жизни испытала «экстатическое единение». Все же лояльность была восхитительным качеством, и леди Годуин, бесспорно, им обладала.

Сохраняя ошеломленный вид, Фанни нервно поглощала лимонную тарталетку, одну из тех, которые никогда прежде не ела по вечерам. Теперь в гостиной остались лишь две закоренелые ревнительницы нравов, у которых, кроме безупречной репутации, ничего другого никогда не было. Ни одна из них не получила за все годы жизни ни единого непристойного предложения.

Фанни деликатно промокнула рот.

— Мне странно, что ты выбрала это место, дорогая Гонория, чтобы пережить сезон, — елейно промолвила она. — Завтра на рассвете я уезжаю, чтобы вернуться в дом леди Пиндлторп, и еще утром сообщила об этом Эсме, а теперь только укрепилась в своем решении. Буду более чем рада, если ты составишь мне компанию.

— Может, тебе все же стоит задержаться и продолжить знакомство с внуком?

— Нет-нет, это слишком болезненно. Эсме не понимает, что скорбь гложет меня всякий раз, когда я думаю о своем дорогом умершем сыне. К тому же, боюсь, мои первоначальные опасения насчет перерождения дочери абсолютно оправдались. Я, разумеется, восхищаюсь твоим великодушием, моя дорогая, но ты большая оптимистка. Ты хотя бы знаешь, что Эсме даже понятия не имеет, от кого родила ребенка?

— Конечно, нет! — ответила Гонория самым спокойным тоном, на какой только была способна. Она все еще не верила, что родная мать станет повторять гнусную сплетню о собственной дочери.

Фанни откусила кусочек тарталетки.

— Я пыталась выяснить это в письмах весьма деликатно, как ты понимаешь, но Эсме ничего не отвечала на мои расспросы, что говорит само за себя, разве нет? Ах, чай совсем холодный. — Она позвонила в колокольчик. — Как я уже сказала, буду очень рада, если ты составишь мне компанию.

Внезапно маркиза Боннингтон поднялась, и Фанни по — . смотрела на нее с изумлением, а когда Гонория стукнула палкой об пол, съежилась, как какая-нибудь застигнутая врасплох горничная.

— Ты никогда никому ни слова не скажешь об отце своего внука, — приказала маркиза.

— Ну, разумеется… — Голос Фанни дрожал. — Я только с тобой поделилась, потому что ты моя самая близкая подруга!

— С этого момента мы больше не подруги. — Гонория выпрямилась. — Если я услышу хотя бы намек на скандал вокруг имени твоей дочери или внука, устроенный не без твоего участия, я тебя уничтожу.

Фанни молчала, глядя на нее широко раскрытыми глазами.

— Я что, не ясно выразилась?

— Что-то я не могу понять тебя, — тонким голосом прощебетала Фанни, — с чего ты взяла, что я стану заниматься таким непотребным делом и распускать сплетни об унизительных поступках моей дочери. — При виде выражения лица Гонории она запнулась. — Нет, конечно же, нет!

Не удостоив ее ответом, маркиза, тяжело ступая, направилась к двери, оставив бывшую подругу в окружении остатков лимонных пирожных и чашек с остывшим чаем.

— И тогда я сказала, что мы проводим вместе ночи в экстатическом единении!